РrоМетро
Шрифт:
Голос его был монотонным и неразборчивым. Существо сильно гундосило и проглатывало окончания. «У кажнага дела…» – примерно вот так. Вдобавок, в звучащей речи начисто отсутствовали знаки препинания, так что очнувшаяся далеко не сразу поняла, что слышит стихи.
Раздался громкий шелест бумаги, словно сквозняк трепал отслаивающиеся куски обоев, затем нечто продолжило декламацию.
– Прощай немытая россия страна бомжей страна ментов и вы ублюдки голубые и ты мой добрый старый тов всегда довольный сам собой своим окладом и страной.
– Сестра, заткнись, а? Без тебя тошно, – грубо, но беззлобно произнес другой
– А я и так уже закончила, – без выражения отозвалась первая. «Захончилэ».
Теперь стало ясно, что существо, читавшее стихи, относится к женскому полу. Хотя по голосу это было трудно предположить.
Внезапно пришли запахи, принеся с собой соответствующие обонятельные ассоциации.
Пахло сильно и приятно…
Пахло действительно сильно и, скорее всего, даже приятно, но концентрация запаха давно уже превысила предельно допустимую. Хотя прервать чтение меня вынудил не сам запах, а его источник.
Спящий пенсионер в порыве пьяной доверчивости склонил свою голову мне на плечо, что меня совсем не обрадовало. Я непроизвольно передернул плечами; его голова легонько подпрыгнула и вновь уткнулась носом мне в ухо. Запах одеколона стал совершенно непереносим. У каждого дела запах особый? Господи, чем же и как долго нужно заниматься, чтобы от тебя такнесло?
Я еще раз дернул плечом, теперь уже сознательно. Голова пенсионера перешла в вертикальное положение, но было очевидно, что долго она так не продержится. Как сказал бы Костя Кинчев, окажись он на моем месте: настало время линять!
Заложив книжку пальцем, я перебрался на сиденье напротив. Сел чуть поодаль от краснолицего любителя пива, который не преминул подмигнуть мне через сантиметровый монокуляр линзы. В его мутных глазах я читал смутную угрозу. Я вообще не люблю общаться с пьяными, а уж когда сам я трезв, как предметное стекло…
С некоторым злорадством я наблюдал за тем, как голова пенсионера начала медленно клониться в ту сторону, где недавно находилось мое плечо. Но все-таки достаточно осторожно: пройдя точку предполагаемого контакта, она остановила свое движение. Пенсионер резко дернулся во сне, бессмысленно встряхнул головой и, успокоившись, примостился к мощному плечу соседки справа. Та никак не отреагировала, только пошевелила рукой, проверяя, на месте ли сумка. Спящая пара, слегка соприкасающаяся головами, выглядела довольно трогательно.
…здесь были и естественные запахи, которые она с удовольствием узнавала и классифицировала: пахло смолой, слегка подгоревшей жареной картошкой, шерстью какого-то домашнего животного; и искусственные: густой запах свежей краски, навязчивый – мятной жевательной резинки, и слабо ощутимый за ним – аромат недавно выкуренной сигареты. От этих запахов в сочетании с легкой вибрацией, которую она начала ощущать, ей стало гораздо уютнее.
Интересно, я тоже могу говорить? – подумала она.
Но попробовать не решилась.
– Ты уже слышишь? – обратился к ней чей-то незнакомый голос. Спокойный, тихий, вызывающий доверие. – Я вижу, что слышишь. Только отвечать пока не пытайся, ладно? Это бесполезно. Мне кажется, он специально оставляет нас немыми, пока не закончит первый этап. Чтобы не слышать наших воплей.
– Кто это он? – попыталась спросить она, но не нашла на своем лице ничего, что смогло бы сложиться в эти слова.
–
– Приготовься, он начинает, – тот же голос, но иная интонация: настороженность, и еще – самую капельку – злость. – Сейчас будет немножко больно. Не бойся, хорошо? Ты выдержишь.
От предостережений голоса ей стало не по себе. Когда же она поняла, что не может пошевелить ни руками, ни ногами – они были словно притянуты к телу веревками, хотя никакого постороннего давления она не ощущала – охватившее ее беспокойство, минуя стадию волнения, трансформировалось в панику, которая ватным одеялом окутала сознание, не пропуская наружу ни единой мысли, кроме: «Я не выдержу! Я никогда не знала боли, я не умею с ней бороться. Я не выдержу! Я буду кричать! Вот так: а-а-А!».
Но кричать она не могла. Даже когда нестерпимо резкая боль пронзила ее тело чуть пониже живота, заставив кровавым костром расцвести связанный с нервными окончаниями участок мозга. Даже когда боль расползлась по телу в стороны от эпицентра и стала настолько невыносимой, что она вообще перестала чувствовать всю нижнюю половину своего тела. Даже тогда она не произнесла ни звука. Вопило только ее сознание.
– Ну вот и все, – успокаивающе и с каким-то внутренним облегчением произнес знакомый голос. – Дальше так больно уже не будет. Только нудно и долбливо. – И добавил, невидимо улыбнувшись: – А ты молодец! Хорошо держалась. Я, когда была на твоем месте, сразу вырубилась.
Должно быть, ее травмированное сознание уцепилось за последнюю произнесенную фразу, восприняв ее, как указание к действию. Последнее, что она услышала, прежде чем погрузиться в глубокое забытье, была фраза, произнесенная уже четвертым, громким и бодрым голосом:
– Ну что, елы-палы, здравствуй что ли? А, сестра?
Если потом и было долбливо, она этого уже не чувствовала…
Следующая страница начиналась словами «(ритуал второй)», а, как известно, между первым и вторым… самое время отдохнуть глазами. Уж больно мелкий в книжке шрифт. А тут как раз сильно реверберированный голос с деревянными интонациями заявил, что
Глава третья
«…Курская. Уважаемые пассажиры! Уходя, не забывайте свои вещи. О вещах, оставленных другими пассажирами…»
«Другими» в исполнении диктора прозвучало как «дикими».
Приятно все-таки пишет Валерьев! Грузит по полной программе. Это я вам не как программист говорю, а как большой поклонник его творчества. Так грузит, что крыша едет у обоих. То есть сначала тебе кажется, что это у писателя крыша поехала, причем быстро. Но потом момент наступает, когда и ты сам вроде как от него заражаешься… или заряжаешься, если хотите… и крыша уже у тебя начинает съезжать, разве что не с такой скоростью. И только в конце понимаешь, что все это – просто ловкий обман: и не ехала у него крыша вовсе, притворялся он. А когда по второму разу читаешь, вообще понять не можешь, как у тебя от первого-то крыша могла поехать? Но все равно приятно. Это как раз тот случай, о котором классик сказал, мол, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. Не знаю, понятно ли я объяснил, но вот именно так я к Валерьеву и отношусь.