Рубедо
Шрифт:
— Эржбет, милая! Ты ушиблась?
Девочка подняла чистые, залитые слезами глаза.
— Немного…
И тут же спрятала лицо на груди матери, вздрагивая от тихого плача.
— Прошу прощения, ваше величество! — заговорил, оправдываясь, Йоганн. — Шарлотта послушная кобылка, но порой бывает своенравной. Ее высочество достаточно уверенно держалась в седле, и я решил…
— Отныне решать буду я! — нервно перебила Мария Стефания и поцеловала дочь в спутанную макушку. — Не плачь, мое сердце… Пусть у меня отобрали
Ее беспокойный взгляд скользнул над плечом малышки Эржбет, на миг задержался на Генрихе… по спине тотчас разлился зябкий холодок, и он небрежно оперся о загон и заметил:
— Девочке необязательно учиться ездить верхом.
— Вздор! — ответила императрица. — В семь лет я уже отлично держалась в седле, и очень рассчитываю, что Эржбет переймет мою страсть к верховой езде!
Она поднялась, опираясь на учтиво подставленную руку Йоганна и помогая подняться дочери, оттерла ее мокрые щечки.
— Вот так, моя хорошая. Ты ведь продолжишь завтра, да?
— Да, мамочка, — отозвалась Эржбет, совсем не по-королевски шмыгнув носом. — А ты не уедешь?
— Нет, милая. Я останусь надолго, — снова мягкий поцелуй в щеку, ласкающее прикосновение к волосам. Девочка потянулась, обняла императрицу за шею, и Генрих задержал дыхание.
С тех пор, как его отметил Господь, Генриху не позволялись объятия. О, это было настоящей пыткой, ведь матушка была красива, так красива и недоступна, что он — даже отчаянно того желая, — не мог дотронуться до ее лица.
Подкожный огонь, подогретый ревностью и обидой, злобно куснул изнутри. Генрих прикрыл глаза, выравнивая дыхание.
Считай, золотой мальчик.
Один… два… четыре…
Как в детстве велел учитель Гюнтер.
Эржбет окончательно повеселела и, опередив матушку, подбежала к брату.
— Генрих, ты видел? Я ехала верхом! И махала тебе, а потом упала! Так здорово!
Девочка захлебывалась эмоциями, ее глаза восторженно сверкали, улыбка — до ушей. И ни следа слез.
Внутреннее пламя поворчало и улеглось.
— Да ты настоящая всадница, и вся в матушку, — улыбнулся Генрих, неосознанно протягивая руку, чтобы потрепать сестренку по волосам.
— Генрих! — испуганный окрик возвратил в реальность. Он уже и сам испугался неосторожности и спрятал руки за спину.
— Я не причиню ей вреда, — ответил, будто оправдываясь. — Скажи, я разве когда-нибудь обижал тебя?
— Не-а! — протянула Эржбет. — А покажи, как огоньки пляшут?
— Только не здесь! — Мария Стефания мягко отстранила Эржбет. — Ступай с Йоганном, милая. Увидимся за ужином.
— А ты не бросишь нас больше? — встревоженно спросила малышка.
— Нет, — вымученно улыбнулась императрица. — Обещаю.
Эржбет поверила. Как верил и Генрих, и его старшие сестры — давно замужние и разъехавшиеся одна в Костальерское королевство,
— Вы ведь не продержитесь более двух недель, — с тоской заметил Генрих, наблюдая, как Йоганн уводит принцессу, а конюхи загоняют кобылку, явно повеселевшую после маленькой победы над всадницей.
— Разве ты не рад меня видеть?
Приблизившись, матушка дотронулась до его лица. Генрих глубоко вздохнул, ощущая, как по телу прокатывается теплая дрожь.
— Я рад, — ответил он. — Конечно, рад. Я слышал, как в честь вашего возвращения палили пушки…
— Тебя знобит?
— От волнения.
Она заглянула в его глаза — улыбчивая, все еще красивая высокомерной, зрелой красотой. Щеки подсвечены фарфоровым румянцем, нос тонкий, правильный, в глазах отражено атласно-синее Авьенское небо.
— Тогда, может, поцелуешь мать?
Генрих шагнул вперед, ткнулся губами в матушкины губы — сладкие, хранящие вкус свежесобранной вишни, — она засмеялась и ответно поцеловала в щеку. Голова поплыла от запаха ее волос, цветочных духов, пыли чужих дорог, морской соли, детства, нагретого луга…
— Нет, нет! Не обнимай, — сказала она, отстраняясь, и Генрих стыдливо отвел руки. — Ты знаешь, я этого не люблю, — а сама дотронулась до его виска. — Ты как будто еще повзрослел с нашей последней встречи.
— А вот вы нисколько не изменились, — улыбаясь, ответил он.
— Не льсти мне, дорогой. Имея четверых детей нельзя не измениться. Но я прощаю, — ее рука порхающе прошлась по волосам. — Кто причесывает тебя? Томаш? Ведь знает, что я люблю, когда у тебя волосы зачесаны слегка на правую сторону, а не назад. Это ужасно старомодно!
— Я доверяю вашему вкусу, матушка.
Хотелось поймать ее ладонь, почувствовать пальцами бархатистость кожи, приникнуть к плечу, как в детстве…
— И вот, скоро оторвется петличка, — расстроенно заметила императрица, поправляя Генриху воротник. — Сегодня же велю пришить покрепче. Вообрази! Балийская королева сама штопает мужу и детям белье! — она засмеялась, но сразу же посерьезнела. — Пропадете без меня. И что тут, Генрих? — Мария Стефания дотронулась до его шеи, и Генриха бросило в краску. — Боже, какой конфуз! Пора бы остепениться.
— Вы говорите, как его величество, — смущенно ответил он.
— Я знаю о вашем разговоре, — императрица осуждающе качнула головой. — Ты был не очень-то сдержан.
— Вот как! Похоже, у вас есть собственные шпионы! Кто они? Мои адъютанты? Томаш?
Императрица рассмеялась и погладила Генриха по плечу.
— Томаш любит тебя, дорогой. И его величество тоже. Возможно, по-своему. А тебе не мешало бы извиниться за дерзость.
— Вы правы, — нехотя согласился Генрих, кривя рот. — Я принесу отцу извинения, но исключительно ради вас.