Рубин королевы

Бенцони Жюльетта

Адальбер недовольно пожал плечами:

– Каким же ты бываешь снобом!

– Иногда это может пригодиться... – парировал Альдо.

И внезапно умолк, пораженный открывшейся ему красотой. Еще от Табора он начал восхищаться пейзажем, почти диким видом лесов, холмов с крутыми склонами, почти без исключения увенчанных величественными руинами, бурных рек, пенящихся в глубоких ущельях, но Крумлов, лежавший в объятиях быстрых, темных и золотых волн Влтавы, был красив особенной, безупречно-гармоничной красотой, словно изысканная музыкальная фраза. Высокие коралловые или бархатисто-коричневые крыши – точь-в-точь как на средневековой картинке. Гордо возвышавшаяся над

ним башня, похожая на устремленный в небо перст, многократно усиливала впечатление, хотя старые стены и другие укрепления давно уже были разобраны.

Обещанная Адальберу портье гостиница стояла рядом с церковью. Ее хозяин своим длинным острым носом и маленькими круглыми глазками куда, больше напоминал лесного дятла, нежели царственную птицу, изображение которой украшало его вывеску. Смуглый и темноволосый, точно зрелый каштан, он казался полной противоположностью своей жене Грете. Та сложением походила на дюжего ландскнехта, а величественной осанкой и толстыми светлыми косами на валькирию из древних легенд. Для полного сходства недоставало только крылатого шлема, копья и коня, хотя все эти предметы, конечно же, привели бы почтенную женщину в замешательство – более мирного существа и представить себе было нельзя. Во взгляде ее голубых глаз, неотрывно устремленных на миниатюрного супруга, словно стрелка компаса на север, читалась почти тупая покорность. В довершение ко всему Грета отличалась высокими хозяйственными добродетелями и в первый же вечер показала себя великолепной стряпухой, за что гости были ей чрезвычайно признательны. Ее же стараниями они получили две прекрасные и очень уютные комнаты, какие умели устраивать в прежние времена, располагавшиеся к тому же в красивом доме, чья высокая четырехскатная крыша была никак не моложе XVI века.

Сейчас, в конце весны, приезжих было еще немного, и новоприбывшие были окружены особенно нежными заботами. Тем более что оба говорили по-немецки. Хозяин, Иоганн Цеплер, австриец, женившийся на местной девушке, любил поболтать и, очарованный любезностью итальянского князя, уговорил гостей после ужина попробовать старую сливовую водку, как нельзя лучше, подходившую к кофе, который здесь варили не хуже, чем в Вене. И поскольку ничто так не развязывает языки, как старая сливовица, Цеплер сразу же почувствовал себя свободно и уверенно.

Путешественники объяснили ему, что приехали в Крумлов, рассчитывая добиться разрешения осмотреть замок. Он-де очень интересует Морозини, который собирает сведения о не до конца еще изученных жемчужинах Центральной Европы с целью написать книгу – этот предлог всегда сгодится! А закончив работу, они намереваются навестить старого друга, чье поместье вроде бы расположено неподалеку.

– Такой человек, как вы, должен знать всю округу и даже более того, – сказал Альдо. – Вы, конечно же, сможете нам объяснить, где живет барон Пальмер?

У трактирщика вытянулось лицо.

– Барон Пальмер! Господи... Значит, вы ничего не знаете?

– Чего же мы не знаем?

– Его дом сгорел недели две тому назад, а сам он пропал во время пожара...

Морозини и Видаль-Пеликорн переглянулись, чувствуя, как их охватывает страх.

– Погиб? – выдохнул венецианец.

– Ну... должно быть, так, хотя тела не нашли. Собственно, вообще ничего не нашли: чета слуг, живущая вместе с садовником в отдельном домике, подобрала только слугу-китайца, раненного и без сознания.

– Как случилось, что дом загорелся? – спросил Адальбер.

Иоганн Цеплер пожал тощими плечами в знак полного неведения.

– Я мало что могу вам сказать. В ту самую ночь была сильная

гроза. Гром гремел и гремел имолнии сверкали, но только перед самым рассветом тучи словно прорвало. Начался форменный потоп, и он погасил огонь, но от дома к тому времени почти ничего не осталось. Он был... одним из ваших друзей, этот барон?

– Да, – отозвался Альдо, – наш старый друг... и мы очень любили его!

– Мне очень жаль, что я сообщил вам плохие новости. Мы здесь не часто видели пана Пальмера, но все относились к нему с большим уважением, он был щедрым человеком. Еще сливовицы? Она так помогает переносить тяжелые удары...

Предложение было сделано от чистого сердца. Друзья приняли его и в самом деле почувствовали, что это крепчайшая настойка помогла им перенести обрушившийся на них жестокий удар. Мысль о том, что Хромого больше нет на этом свете, была для обоих непереносимой.

– Мы сходим туда завтра утром, – вздохнул Морозини. – Вы, конечно, сможете показать нам дорогу? Мы ведь приехали сюда впервые...

– О, это очень просто: вы отправитесь отсюда на юг, подниметесь по течению реки и примерно в трех километрах отсюда по правую руку увидите дорогу среди деревьев. Ее перегораживает старая решетка, укрепленная между двумя каменными столбами. Решетка слегка заржавела, и ее никогда не закрывают. Вам останется только войти и двигаться по дороге. Когда вы увидите перед собой обугленные развалины, знайте, что вы добрались до места... Но... разве вы не говорили, что хотели бы посмотреть на здешний замок?

– Да, в самом деле, говорили, – с видимым усилием произнес Адальбер, – но, признаюсь, у нас как-то вылетело это из головы. Надеюсь, князь согласится принять нас?

– Его сиятельство сейчас в Праге или в Вене, не знаю точно, в Крумлове его нет.

– Вы в этом уверены?

– Это очень легко проверить. Достаточно взглянуть на башню: когда его сиятельство приезжает, там вывешивают знамя... Но вам не о чем беспокоиться: в замке всегда есть люди. Например, дворецкий и наверняка доктор Эрбах, который ведает библиотекой: он даст вам все сведения, какие только пожелаете... Я должен перед вами извиниться. Меня зовут.

Хозяин ушел, а Альдо и Адальбер поднялись к себе. Оба были слишком потрясены тем, что узнали, чтобы об этом говорить. Обоим хотелось поразмышлять молча, и в эту ночь ни тот ни другой почти не спали...

И на следующее утро, спустившись к завтраку в общую комнату, они едва обменялись несколькими словами. Весь недолгий путь к месту трагедии друзья тоже не разговаривали. Дом эпохи Ренессанса – это можно было определить по уцелевшим камням фундамента и обломку стены, на которой сохранились следы «граффито» [11] , гризайльных фресок, столь ценимых во времена императора Максимилиана, – был почти полностью уничтожен. То немногое, что от него осталось, представляло собой груду почерневших развалин, вокруг которой, словно стража у гроба, высились столетние буки. Чуть дальше, за цветущим садом, располагались конюшни и службы, резко контрастировавшие с пожарищем своими безмятежно распахнутыми навстречу солнцу окнами. Веселый шум реки дополнял очарование этого уголка, и Морозини вспомнил, что прежде дом принадлежал женщине. Женщине, любившей Симона Аронова и завещавшей ему свой дом как Последнее свидетельство любви...

11

Вариант граффити. Рисунки на стенах, часто в виде обманок, которые очень любили в ту эпоху.