Рубин Рафаэля
Шрифт:
– Ну, в таком случае он точно не найдет того, что ищет, в простолюдинке из Трастевере.
– Трастевере? Не может быть!
– Да, – кивнул Папа, и подбородков у него стало вдвое больше.
Божьи слуги склонились друг к другу, сблизив головы, и стали переговариваться шепотом.
– Тем не менее мои шпионы доносят, что эта женщина занимает все его мысли. Он устроил так, что каждый вечер ее приводят к нему в мастерскую, где они остаются вместе до рассвета.
Джулио задумался над услышанным, наконец решившись взять пирожное с серебряного подноса. Он откусил, смакуя угощение, и лишь спустя несколько мгновений
– Маринованные анчоусы тоже прелестны, но много ли их съешь, пока одна только мысль о них начнет вызывать рвоту? – Кардинал поднял палец вверх, чтобы подчеркнуть значение своих речей: – Помяни мое слово, добрый братец, Рафаэль устанет от этой женщины, как и от всех ее предшественниц.
– Судя по всему, эта женщина что-то особое.
– Она всего лишь тело, отданное на потребу низменным желаниям влиятельного человека. Почему она должна избежать участи тех, кто был до нее?
– Потому, мой дорогой кардинал, что эту он написал в образе Мадонны.
Лунный свет, льющийся сквозь витражи, рисовал на стенах и полу причудливые узоры. Маргарита тихонько наблюдала за Рафаэлем, который этого не замечал. Он снова работал в тиши пустой мастерской. Теперь перед ней открылась еще одна ипостась этого непостижимого человека. Он снова был погружен в то, что делал, сосредоточен и собран. Он сидел возле нее скрестив ноги, обнаженный и с головой погрузившийся в работу. Все его внимание было устремлено на бумагу и мелок, который он держал в руках. Глаза смотрели вниз, тело было напряжено, широкие плечи наклонены вперед, а рука летала над бумагой, касаясь ее то ласковыми, то резкими движениями.
Перед глазами Маргариты возник образ матери. Рафаэль бы ей понравился, со странной уверенностью дочь поняла, что мать одобрила бы ее выбор. Марина Луги была бы очарована Рафаэлем не меньше дочери. Эта мысль наполнила сердце приятным ощущением тепла и покоя.
Маргарита не могла отвести глаз от Рафаэля. Вокруг него словно бы завихрялись потоки непостижимой, бурной энергии, которой он повелевал нервными взмахами руки. Ей нравилось наблюдать за внутренней, скрытой от посторонних глаз жизнью художника, за таинством сотворения. Это таинство казалось ей не менее сокровенным и мощным, чем слияние тел. Глядя, как знакомая рука размашистыми движениями ласкает бумагу, она чувствовала, как в лоне ее разливается тепло. Порхая по чистому листу, красный мелок обозначал контуры тела лежащей нагой женщины. Одна ее рука была закинута за голову, другая свободно лежала между бедер. Маргарита поняла, что Рафаэль нарисовал ее, уснувшую рядом с ним. Она теперь гораздо больше знала о том, как он работает, что делает, какая неодолимая тяга писать овладевает им, когда его окрыляет вдохновение. Маргарита понимала, что это знание останется с ней на всю жизнь, и чувствовала радость и гордость от того, что теперь была частью этого чуда. Раньше ей нечем было гордиться, а теперь она стала музой великого и влиятельного художника.
– Напомни мне, чтобы в следующий раз я засыпала в одежде, – сказала она, и ее губы изогнулись в легкой озорной улыбке. – Скоро весь Рим будет судачить о том, чем мы с тобой тут занимаемся, и о нас пойдет дурная слава.
Рафаэль взглянул на нее, сдержав улыбку, потом отложил рисунок. Приблизившись к ней, он нежно поцеловал ее в губы.
– Ты говоришь так, будто эта мысль тебе неприятна, но румянец
– О счастье.
– Ты права. И оно опасно для нас обоих. Я должен защищать тебя, любовь моя, насколько хватит сил.
– От чего нужно меня защищать?
– От стяжателей. Потому что ты завладела, полностью и безвозвратно, не только мужчиной, но и весьма выгодным товаром, а в Риме найдется немало доброжелателей, у которых есть свои виды на меня.
– Как страшно любить тебя.
– Но ты все равно любишь?
– Не знаю почему, но люблю.
Тронутый, он сказал:
– Тогда я самый счастливый человек на всем свете.
– Посмотрим, что ты скажешь, когда свет, а особенно твой покровитель, об этом узнает.
– Я никогда не пожалею о том, что было между нами, ни о едином мгновении. Ты даже не представляешь, как изменила мою жизнь.
– Твоя жизнь – это твое искусство.
– Теперь ты моя жизнь.
Он поцеловал ее глубоко и страстно, и Маргарита ответила ему с тем невинным пылом, который до сих пор лишал его самообладания. Сколько бы они ни занимались любовью и как бы в этом ни изощрялись, Рафаэль с изумлением понимал, что, в отличие от других женщин, Маргарита его не пресыщала. Ему не хотелось выстраивать вокруг своего сердца защитные стены, чтобы не дать ей завладеть им. Напротив, каждый день она удивляла и радовала его, затрагивая те струны его дупло, которые были раньше надорваны или недосягаемы вовсе. Думая об этом и скользя взглядом по ее роскошному телу, Рафаэль чувствовал, как на него накатывает новая волна желания.
– Если ты когда-либо передумаешь, – произнесла она с трогательной искренностью, – если тебе придется выбирать между мной и искусством, я тебя пойму. Я видела, как много оно значит для тебя.
– Этому не бывать, – торжественно произнес он. Слова его прозвучали как клятва. Рафаэль держал ее руки между своими ладонями, сложенными в молитвенном жесте. – Ты оживила для меня мое искусство, понимаешь? Ты дала мне сил, когда мои были исчерпаны. Я не знал, как и для чего писать. Любовь моя, говорят, у писателей были свои музы. Если это так, то я обрел свою собственную. Эта муза – ты.
Он неожиданно отстранился, потому что страсть торопила его не овладеть ею, но запечатлеть такой, как она была в тот миг. Он прошел через всю комнату к своему альбому с эскизами, схватил новый мелок и начал рисовать ее, лежащую перед ним в соблазнительной позе.
– Разве ты не довольно меня рисовал? – улыбнулась она. Ее тело было расслаблено, а улыбка манила и очаровывала.
– Не могу остановиться, – хитро улыбнулся он и показал, как она должна положить руку между слегка раздвинутыми ногами, одно колено чуть согнуто, глаза смотрят прямо на него, без тени смущения. – Господи, какая красота!
– Какая непристойность! – тихо засмеялась она – Как ты можешь писать тела бесстыдно обнаженных женщин?
– Но ты же не просто обнаженная женщина! Ты – воплощенное вдохновение! Если меня кто-нибудь когда-нибудь спросит, то это – классический образ… образ… – Он задумался, чтобы подобрать точное слово. – Я знаю, образ Венеры, богини любви! А Рим весьма благосклонно воспринимает изображение обнаженного женского тела, если оно вписывается в античную мифологию! Ты сама об этом знаешь!
– Нет! – смеялась она. – Откуда мне знать?