Rucciя
Шрифт:
В общем, тут я попал – и с полминуты представлял собой замечательную иллюстрацию к тезису о теории относительности, поскольку что-то быстро и, надеюсь, убедительно (судя по доброжелательному взгляду боевых товарищей) говорил, а в голове трудно и мучительно, как перекошенный вал мясорубки, прокручивались скудные и никому не нужные мысли. Причем основные усилия я прилагал, чтобы задавить главную из них, которая призывала сказать что-нибудь грубое прямо в пронзительные черные глаза гаранту местной конституции – и посмотреть, что из этого получится. Сдержался, к счастью. А потом заметил некоторую иронию в бледных глазах Гильфанова и понял его кайф:
– Ладно, – сказал Магдиев, внимательно меня выслушав. – Тогда, Айрат, вопрос будет маленький. Можно на ты?
Я любезно согласился.
– Спасибо. А то ведь в сыновья мне годишься, и, tege 9 … неудобно. По-татарски говоришь? – спросил он по-татарски.
– Плохо говорю, к сожалению. Понимаю получше, – запинаясь, ответил я, в который раз прокляв свое детское упрямство и падкость на сусловскую пропаганду.
– Ну да, тебе понимать важнее, ты же по-русски пишешь, – слегка разочарованно согласился Магдиев.
9
Это (здесь – в значении «это самое»)
Я немножко разозлился, главным образом на себя, и спросил уже по-русски:
– Танбулат Каримович, это весь маленький вопрос? А то, если позволите, мне тоже хотелось бы поспрашивать – в силу привычки, так сказать.
Магдиев посмотрел на Гильфанова. Тот неодинаково приподнял брови, типа, вот такой уж это урод. Магдиев посмотрел на меня и захохотал, потом, приподнявшись, слегка хлопнул меня по плечу (я чуть чаем не ошпарился) и сказал:
– Молодец. Я, когда тебя читаю, таким примерно и представляю. Айрат, давай с вопросами потом – и интервью дам, а хочешь, книгу вместе напишем?
Я вежливо кивнул, решив не уточнять, что еще в школе твердо решил первую свою книгу посвятить нашествию мутантов на отдельно взятый Дрожжановский район ТАССР (там неподалеку, в Ульяновской области, Димитровградский институт с энтузиазмом хоронил радиоактивные отходы) – и лучше бы второму президенту суверенного Татарстана в этот сюжет не вписываться.
– А вопрос, Айрат, другой, – продолжал Магдиев. – Ты вот ко всему этому, – он неопределенно повел рукой в воздухе, – tege, как относишься?
Я решил не резвиться и просто уточнил на всякий случай:
– Это вы про Придорогина, что ли?
– Да, – сказал Магдиев, не отводя от меня взгляда.
– Танбулат Каримович, простите, пожалуйста, – медленно начал я, старательно подбирая слова. – Я сейчас скажу. Но я, вот просто по жизни, привык не отвечать на вопросы, а задавать их – как тот следак, да?.. И все-таки хотел бы вас попросить, чтобы сначала вы как президент, за которого я тоже голосовал, между прочим… Чтобы вы сказали, что происходит, почему и насколько серьезно. А потом я честно объясню, как я к этому отношусь.
– Да… – сказал Магдиев. – Журналист. Yarar 10 ,
И понес пургу про право народа, про огромный путь, пройденный многонациональным Татарстаном с 1990 года, про многовековую мечту татарского народа и достоинства реального федерализма. Речь была короткой, минуты на полторы, но предельно затертой. И я совсем начал злиться. Потому что я же, бляха-муха, кто ему? Электорат, что ли, чтобы на мне предвыборные телеги обкатывать? Я его уважаю и никому ничего другого не скажу, но помню ведь, в отличие от электората, и про чешские замки, и про дочек, владеющих неслабыми пакетами акций крупнейших предприятий республики, и про продажных советников. И решил я уже, что зря приплелся на эту встречу с утра пораньше – но тут Магдиев остановился и спросил:
10
Ладно
– Так нормально, или уже не катит?
Репетировал, оказывается. Откровенность, достойная восхищения, вог зе дог просто. Зараза. А я купился. Старею.
– Честно говоря, Танбулат Каримович, почти не катит. А если по правде?
– Если по правде, Айрат, то Придорогин с цепи сорвался. Без повода. Ему надо нас размазать по полу – и чтобы мы хлопали и кричали «Ура». Ты этого хочешь? Я не хочу. И никто не хочет, кроме Придорогина. Молодой еще, жизни не знает. В Чечне поперло, вот и сдурел – думает, теперь все будет просто.
– Танбулат Каримович, извините, но это все-таки вопрос переговоров. Шаймиев же мог со всеми договориться – и с Ельциным, и с Путиным. Значит, можно, если захотеть?
– Айрат, посмотри на меня, – попросил Булкин. – Я же не всегда президентом был – я и в комсомоле работал, и в бизнесе долго… Сам понимаешь. Я умею договариваться. И я пытался – тем более, что мне Бабай все дела на мази передал. Я честно пытался. Но знаешь, Айрат, когда разговор начинают словами «Вставай раком и расстегни штаны», надо или вставать раком, или бить морду. Переговоры тут невозможны. Раком я вставать не захотел. И потом, раком хотели поставить всю республику, четыре миллиона народу – а это, tege, нездорово. Ты согласен?
Я не стал говорить «Согласен», чтобы сразу не падать в подготовленную Танчиком колею. Я хотел, чтобы все сразу было четко, ясно и без подлян по кустам.
– Танбулат Каримович, вы знаете, что, в принципе, считается так: это ваши с Придорогиным разборки за ваши большие бабки, которые на самом деле больше никого не касаются. Я отчасти тоже к этому так отношусь. Но если мне указывают, каким шрифтом писать, и говорят, что у меня другая национальность, и объявляют меня и моих предков оплотом косности и терроризма… Я, может, плохой татарин, но человек же, в конце концов. И на такой наезд отвечу. И буду отвечать до тех пор, пока наезд не прекратится, а тот, кто наезжает, не отъедет.
– Замечательно, – сказал Танчик. – А раз так, я думаю, мы можем договориться на общественных, так сказать…
– Танбулат Каримович, бога ради, простите. Можно я договорю? Спасибо. Так вот, я ситуацию вижу примерно так. И, наверное, не я один так это вижу. И поэтому, Танбулат Каримович, самое поганое будет, если вы с Москвой опять договоритесь – а мы все прокинемся.
– Как это? – спросил Магдиев, сверля меня черными буравчиками.
– Да как обычно. Мне вот сейчас тридцать… Ой, тридцать один год.