Ручки белые
Шрифт:
Молчали деревенские мужики, хмуро отводя в сторону взоры. Не нравилось никому графское правосудие.
А сзади толпы, удерживаемые соседями и родными, выли и причитали родители Агафьи и Фёдора.
Фёдор умер на следующий день, так и не прейдя в сознание. Узнала Агафья о смерти жениха в городской тюрьме, страшно закричала и замолчала, не проронив больше ни звука. Окаменело лицо её и словно лишилось малейшей кровинки.
Молчала, когда судья вынес вердикт о страшном преступлении, назначив наказание в виде многих годов каторги.
Не
Медленно, звеня цепями на руках и ногах, двигались колодники навстречу неизвестности и горькой судьбе. Тяжело и громко, то ли стонал, то ли кричал постоянно высокий седой старик, уже не раз, бежавший с поселений и столько же пойманный жандармами:
– Ах ты, Русь бродячая! Русь злая! Не мать ты мне, а мачеха!
Уходили, углублялись каторжане всё дальше и дальше в дикий и необжитый край под надзором вечно недовольных и злых солдат.
Едва стала спадать опухоль с разбитого лица, увидели колодники и отверженные красоту девушки необыкновенную. И зашептались между собой. Плохо бы пришлось Агафье, не найдись у неё поклонник и заступник в лице худощавого смуглого парня, знаменитого душегуба и разбойника Васьки – копытца. Прозвище к нему, как то бывает, пристало не просто так. Всегда носил с собой остро заточенный нож, да так его прятал, что ни при одном обыске его не находили. Пускал в дело узкое отточенное лезвие, нисколько не колеблясь, и бил так точно и быстро, как лань или косуля ногой, за что и прозвали его – Копытцем. Приглянулась Ваське девушка и планы по прибытию на поселение он строил на неё немалые, поэтому весь этап сразу предупредил:
– Кто к девке полезет, тот больше не жилец.
А сам к Агафье подошёл, улыбнулся, лукаво сощурив глаза:
– И в чём грех твой, красна девица?
– Барину отказала, – глухо признала причину всех своих бед девушка, не вдаваясь в подробности. Впервые за долгое время заговорила она, поняв, что в лице Васьки явился пусть временный, но всё же спаситель от новых унижений и бед.
– То грех страшный! – ухмыльнулся смуглый парень. – Страдать за него нам всем велено, а тебе, похоже, в особенности.
Подгоняли арестантов солдаты, ведь к каждой наступающей ночи нужно было достичь определённой на карте стоянки. В редких случаях то были городские этапные тюрьмы, а в основном полу этапные остановки, разбросанные по лесам и полям. Огороженные тыном, с бараками, где зачастую смешивались мужчины с женщинами.
Во время одного из таких привалов поздним вечером стоило Агафье с толпой войти в загаженный барак, запах от которого предупредил о жилище ещё за версту, как один из арестантов, здоровенный мужик с чёрной, как смоль бородой, закрыл ей рот широченной ладонью и в угол
– Ты, девка, не ерепенься… С тебя не убудет… – зашептал он на ухо жертве. – А если пискнешь, шею живо сверну.
Не успел он и нескольких шагов сделать, как вдруг повалился на землю. Агафья увидела, отшатнувшись и испугавшись, как у её ног с кровавой пеной у рта танцует последний танец несостоявшийся насильник, перебирая от боли неведомые ступеньки ногами, ведущие наверняка не на небо. Быстро подняла голову и заметила нырнувшую в толпу фигуру Васьки. Ударил он ножом противника быстро и ловко, словно молния сверкнула. Те же, кто заметил выпад, быстро глаза в сторону отвели, будто ничего и не видели. А Копытце уловил на себе взгляд Агафьи, улыбнулся и подмигнул ей.
Утром начался нешуточный переполох, пошли на дворе и в бараках суета да крики. Начальник конвоя, как увидел холодный труп, так и завыл, не хуже как собаки Луну приветствуют:
– Что ж вы, ироды, со мной делаете? Кто сие злодейство учинил?
Молчали выстроенные в шеренгу арестанты, потупив глаза. Никто слова не вымолвил.
– Лишу я вас и корки хлеба, если не заговорите! Сознавайтесь, мерзавцы!
Опять никто не пожелал говорить. Боялись все Ваську и его дружков больше грозного начальства.
– Вот ведь оказия! Сколько мне на руки заключённых выдали, столько и сдать я должен по прибытию, а то не миновать неприятностей и взысканий, – с горечью произнёс офицер и распорядился схватить первого попавшегося на тракте мужика, чтобы уравнять исконный счёт.
Несчастный долго испуганно озирался. Смотрел с нескрываемым страхом и замешательством вокруг, пока ему ноги в кандалы заковывали, на оставленную на тракте лошадь и телегу и только растерянно бормотал:
– Как же так, братцы? Да за что? Да в чём же я виноватый, объясните? – чем немало рассмешил колодников.
И снова потянулась длинная шеренга, опять доведённая до нужного количества по бескрайним просторам под крики безумного арестанта:
– Русь ты бродячая! Не мать, а мачеха!
Через пару недель в одном уездном городе случилось так, что и Васька перестал быть защитником и непробиваемой надёжной стеной для Агафьи. В этапной тюрьме, едва только втянули и засосали ворота несчастные души, заметил необычную арестантку комендант и велел поместить её в особый острог, а к двери часового поставил.
Понимая, с какой целью изолировали её от остальных, девушка с ужасом ждала наступающей темноты.
Не видя никакого выхода и спасения, схватилась от отчаянья за последнее известное средство и принялась молиться всем ангелам и архангелам, святым заступникам.
Никто не ответил ей.
Тогда совсем обезумев от накрывшей с головой волны, состоящей из тревоги и страха, обратилась к другой стороне, обладающей, по слухам и заверениям тоже немалым могуществом. И стоило призвать на помощь нечистую силу, как вдруг в камере появился невыносимо тяжёлый запах серы.