Рудничный бог
Шрифт:
– Небось, приданое богатое взял! – завистливо сказал кто-то.
– За царевой дочкой иль за драной кошкой? – откликнулся другой голос.
Послышались смешки. Настя заслушалась.
– Вот долго ли, коротко ли, – продолжал рассказчик, – приезжает королевич на смотрины. Ну, знамо дело, весь народ высыпал смотреть на жениха, царевну в шелка да бархат убрали, золотом-серебром изукрасили, под белы рученьки на красное крыльцо вывели. Жених на вороном коне подъезжает, спешился, значит, к ней идет – красавец писаный! И невеста ему под стать, плывет, аки лебедь белая. Под ноги ей дорожку постелили, чтоб не замарала сапожков… Да только – вот незадача! – на двор мышка выскочила.
Среди слушателей послышались смешки.
– Ага, – дед выглядел довольным. – Нагнала, ухватила, да враз и слопала. Ест – а сама урчит, ну точно кошка. Подхватили тут мамки-няньки царевну, а она не дается. Рванулась – и шелка-бархат с нее упали. Глядят люди – а внизу-то хвост кошачий. Тут поп случился, которому надо было молодых благословлять. Он святой водой да с молитвой на царевну побрызгал – та кошкой и оборотилась, да в подвал шмыгнула. Кинулись за нею люди, а в подвале царевна сидит, которая настоящая, да горько-горько плачет. Вишь, когда кошка-то свой настоящий облик приняла, и с этой чары упали, опять человеком стала. Ну, тут ее помыли, нарядили, жениху представили, тот сразу под венец с нею и пошел. А ведьму сыскали, да лютой казни предали. Вот ведь оно как бывает! – дед отложил упряжь. – Как тебя жизнь не крути, не ломай, а все одно – рано или поздно, натура твоя верх возьмет. И под любым обличьем, под любыми невзгодами каждый сам собой остается и никакие чары того изменить не в силах!
Пораженная неожиданным выводом, Настя только вздохнула, вспомнив Алексея. Уже в имении, под Раменском, ее пытались отговорить от глупой поездки – мол, на каторге Алексей изменился. Небось, опустился, с мужиками горькую пьет. Нет! Не может того быть! Ее Алеша остался прежним. Пусть не внешне, но в душе он все тот же. И она едет к тому, прежнему. И ни за что его не оставит!
Наутро пуститься в путь оказалось невозможно. За ночь намело столько снега, что с трудом оказалось возможным выйти из съезжей избы, а ворота засыпало так, что заносы расчищали почти до полудня. Торопившиеся ямщики злились, ругались со смотрителем больше от безысходности. Настина кибитка не была приспособлена для таких глубоких снегов, и нужно было ждать, пока кто-нибудь укатает для нее дорогу. Или же пересаживаться на сани.
Но молодая женщина пребывала в состоянии какого-то странного покоя. Словно снегопад засыпал и в ее душе что-то живое, важное. Она была рядом с мужем. Алексей был всего в нескольких десятках верст. И уже не так важно, когда она его увидит – сегодня вечером или через несколько дней.
Отправив извозчика выяснять, когда можно будет выехать, Настя плотнее запахнула шубу и вышла постоять у ворот. Съезжая изба стояла на отшибе, и занесенные снегом, поросшие редким лесом холмы простирались до горизонта. Облака почти разошлись, в просветах мелькало солнце, и тогда снег начинал искриться и переливаться сотнями огней. Было так красиво, что у молодой женщины захватило дух. Если отрешиться от ругани извозчиков, можно было представить, что она в родительском имении под Раменском, пошла прогуляться перед обедом.
Она так глубоко задумалась, что, услышав приближающийся хруст снега под ногами, обернулась навстречу:
– Сейчас и…
Слова замерли на губах.
Стоявшая в двух шагах женщина смотрела на нее в упор. Несмотря на мороз, одета она была довольно легко – сарафан, передник, сверху распахнутый шушун. Из-под платка выбивались
– Ты, что ль, приезжая? – без обиняков заговорила с нею незнакомка.
– Я, – кивнула Настя, – а вы кто?
– Лукерьей люди кличут, – откликнулась женщина. – Издалека будешь, барыня… Красивая, – она склонила голову набок, рассматривая собеседницу, – да несчастливая… Доля твоя тяжкая, не всякой бабе по плечу! И те, кто сильнее тебя, ломались, не выдерживали, а ты… По себе ли сук рубишь?
Настя пожала плечами. Из сказанного она понимала хорошо, если одно слово из трех.
– Спросить меня ни о чем не хочешь? – помолчав, предложила назвавшаяся Лукерьей женщина. – Тебе, я вижу, надо про свое будущее немного узнать…
– Вы – цыганка? – осенило Настю. Она сама не знала, откуда у нее такой странный, необъяснимый страх перед этими кочевниками. Впервые увидела их уже подростком, когда попала с родителями в столицу. Тогда на въезде во Владимир-Северный пришлось ненадолго остановиться, и коляску окружили эти пестро одетые женщины. Они на ломаном русском языке гортанными голосами пророчили великую беду и еще большее счастье, предсказывали судьбу, предлагали погадать, просили позолотить руку… Напугавшись, Настя тогда спряталась за мать, упала на сидение, закрывая лицо руками и впоследствии на всю жизнь вынесла страх перед цыганами. Даже Алексей снисходительно улыбался ее ребяческим страхам. И вот одна из этих здесь… А бежать некуда. И прятаться не за кого…
– Не ведаю, про кого ты говоришь, красавица, а только вижу на челе твоем всю твою судьбу, – сказала назвавшаяся Лукерьей женщина. – Прошла ты дорогой трудной, а впереди путь еще труднее. Одолела испытания тяжкие – а впереди ждут еще горшие… Мало сил у тебя, а дела впереди много. Да знаю я средство, чтобы сил прибавилось. Горькое оно, средство это, да только помогает безотказно!
– Ты о чем? – Насте стало страшно.
– Идем со мной, – Лукерья попятилась, протянула руку – смуглую, жилистую, с крепкими пальцами. – Идем. Тут недалече, в овраг только спуститься. Там и будет моя избушка… Идем!
Она сделала попытку схватить Настю за руку.
– Нет!
– Да ты чего? Испугалась? Думала, съесть тебя хочу, а сама на косточках твоих поваляться? – Лукерья захихикала. – Вот ведь глупая барыня! Да как ты с таким умишком в путь-то отправилась? Как досюдова целехонька доехала? Ведь смерть на челе твоем! – она взмахнула рукой, словно пытаясь сорвать что-то с головы молодой женщины. – Смерть у тебя за плечами и смерть перед очами! Пока смерть эту видишь – и жизни тебе не видать. Пойдем со мной! Научу, как смертную пелену снять, да на мир новыми глазами смотреть! Идем! – она все-таки сомкнула крепкие твердые пальцы на Настином запястье. – А денег мне не надо, себе оставь! Не за-ради денег я. Мне иное надобно…
– Нет у меня ничего, – заспорила Настя. – Я все отдала. Даже…
Имя сына так и осталось на языке.
– Не все, красавица! Не все, писаная! – через плечо посмотрела Лукерья, и Настя внезапно поняла, что она имела в виду.
– Нет! – выкрикнула она, вырывая руку. – Не хочу!
– Одумайся! Оно тебе все одно без надобности, а мне сгодится!
– Да что тебе надо-то?
– Сердце!
Многого ожидала Настя, но только не этого. Сорвавшись с места, со всех ног кинулась бежать. Не помня себя, влетела в избу, забилась поближе к печке. Ее била дрожь. Нет, уезжать отсюда надо и как можно скорее!