Рудольф Нуреев. Неистовый гений
Шрифт:
Краткую, но насыщенную церемонию завершили прерывистые ноты неоконченной тринадцатой фуги Баха.
Думаю, Нуреев был бы доволен. Пушкин и Байрон, Бах и Чайковский стоили всех Евангелий. И пусть это не прозвучит кощунственно, но Парижская опера была для него дороже собора Парижской Богоматери. Последнее чествование Рудольфа соответствовало его высоте.
Гроб с телом Нуреева вынесли из театра под музыку Малера к балету «Песни странствующего подмастерья». Нуреев покидал театр через главный вход. Не как артист – как зритель. Но на ступенях перед входом ему долго аплодировала толпа, стоявшая под проливным дождем…
Траурная процессия устремилась к самому русскому из французских кладбищ – Сент-Женевьев-де-Буа. Нуреев нашел свою Россию за тысячи
Эпилог
Я никогда не умру.
Мифы не умирают никогда. Нуреев, даже уйдя из жизни, заставлял говорить о себе. Он остался верен себе и после смерти вызывая полемику.
При жизни он никогда не произносил слово «СПИД», а после смерти заставил всех говорить об этой болезни. Восемнадцатого января 1993 года авторитетный американский еженедельник «Ньюсуик» поместил на обложке большое фото танцовщика под заголовком: «СПИД и искусство: потерянное поколение. Рудольф Нуреев, 1938–1993». Далее следовало девять страниц текста, и речь шла не только об умершем танцовщике. По мнению «Ньюсуик», артист, умирающий от СПИДа, – это не просто трагический конец жизни. Это также и огромная потеря для искусства, учитывая молодой возраст жертв. «Сколько картин никогда не будет выставлено в галереях… Сколько книг никогда не будет написано… Поскольку СПИД выкашивает артистический мир, пора бы уже констатировать, что он уничтожает культуру, как огонь, пожирающий леса». «Танец, – пишет далее „Ньюсуик“, – заплатил СПИДу огромную дань. Так, среди девяноста четырех известных деятелей искусства (актеров, художников, певцов, продюсеров и т. д.), умерших на начало 1993 года, весьма ощутимой кажется потеря восемнадцати известных танцовщиков, и этот список далеко не исчерпывающий»1.
Этот же еженедельник открыл полемику по вопросу, стоит ли замалчивать болезнь носителям вируса. Пол Монетт, американский писатель, сам ВИЧ-инфицированный2, не жевал слова, когда заявил следующее: «Я считаю Нуреева не большим героем, а трусом. Мне не важно, что он был великим танцовщиком. По моему мнению, это был его долг по отношению к гей-сообществу: использовать свою популярность, чтобы бороться с невежеством».
Подобное мнение, пусть даже и несколько сглаженное, в настоящее время выражает французский борец со СПИДом Дидье Лестрад: «Его молчание меня разочаровало, потому что у Рудольфа были все козыри в руках, чтобы разрушить культ таинственности, окружающий СПИД. Нуреев был символической фигурой для гей-сообщества, которое в ту эпоху имело огромную потребность в герое. Но с другой стороны, он почти все сказал, появившись на публике в Парижской опере за три месяца до кончины. Выйти на сцену приветствовать публику в таком состоянии – это было своеобразное предупреждение всему миру»3.
По мнению Джекки Фуджерей, «Нуреев пошел до конца возможного в то время. В 1960–1970 годах звезды-гомосексуалисты Голливуда даже женились, чтобы отвлечь от себя внимание. А Нуреев просто хранил молчание. В этом смысле он не был ни первопроходцем, ни ретроградом»4.
Со своей стороны хочу подчеркнуть, что молчание Нуреева надо понимать в контексте времени. В те годы инфицированным (и не только больным СПИДом) въезд на территорию США был запрещен (отсутствие болезней подтверждалось в таможенной декларации). Если бы Нуреев публично объявил о своей болезни, он бы стал персоной нон грата. Второе, чего он смертельно боялся, – стать танцовщиком-«спидоносцем», на которого будут приходить посмотреть, держа в уме далекие от искусства помыслы.
Неприятную обязанность официально сообщить о болезни Нуреева взял на себя Мишель Канези. Пятнадцатого января 1993 года на страницах газеты «Фигаро» личный врач Рудольфа подтвердил, что его пациент был вирусоносителем и скончался вследствие СПИДа. В интервью Рене Сервену он подробнейшим образом изложил все методики лечения,
В своем интервью доктор Канези упомянул о фондах Нуреева. После смерти танцовщика им пришлось выдержать жесткие юридические баталии.
Управлением огромного наследия Нуреева отныне занималась созданная в 1975 году организация Ballet Promotion Foundation (BPF). Штаб-квартира этой организации находилась в Вадуце, Лихтенштейн. Юристы Ballet Promotion Foundation отслеживали соблюдение авторских прав Нуреева-хореографа. Но это была лишь одна сторона их работы, причем не самая сложная. Нуреев оставил громадное состояние в виде недвижимости, биржевых портфелей, произведений искусства, личных вещей самого разнообразного назначения, которые отныне приобрели огромную ценность, потому что принадлежали звезде. И всеми этими вещами надо было как-то распорядиться.
В апреле 1992 года, зная о том, что конец близится, Нуреев согласился на создание еще одного фонда – Rudolf Noureev Dance Foundation (RNDF), расположенного в Чикаго. Фондом управлял Барри Вайнштейн, его адвокат на протяжении двадцати лет и специалист по налогообложению. RNDF имел целью принять в собственность все имущество Нуреева, находившееся в Соединенных Штатах, продать его и употребить вырученные средства на пользу танца, а также на увековечивание памяти самого танцовщика.
Очень скоро оба фонда решили продать квартиры Рудольфа и выставить на аукцион все остальное. Торги на европейское имущество проходили в Лондоне, а на американское – в Нью-Йорке. Продажами имущества знаменитостей обычно занимается аукцион Sotheby's, но в данном случае инициативу перехватил Christie's. Чтобы подтолкнуть продажи, Christie's пообещал выделить большие средства для организации передвижной выставки, посвященной Нурееву; кроме того, планировалась публикация каталога в роскошном исполнении.
«Опись началась очень быстро, через неделю после смерти Нуреева, – вспоминал Бертран дю Виньо, в те годы вице-президент Christie's France. – Что меня поразило, когда я попал в квартиру на набережной Вольтера, – это эклектизм его коллекции. Я ожидал увидеть предметы искусства и мебели отменного вкуса, но не ожидал, что они будут в таком количестве. Это было безумие: открывая ящики, шкафы, заглядывая под кровати, вы повсюду видели разнообразные вещи. Старинные костюмы и одежда были сложены в ящиках; ковры, даже не вынутые из упаковки, лежали под кроватью или в сундуках»6.
В парижской квартире работало не менее восемнадцати экспертов по живописи, скульптуре, мебели, костюмам и предметам обихода. Со стороны процесс очень напоминал демонтаж декораций в театре после спектакля. Со стен снимали картины, упаковывали посуду и столовое серебро, выносили кровати, столы и стулья, с особой осторожностью выносили роскошные пианино и органы. Тщательно были рассортированы сценические костюмы и балетные туфли, в ящики уложены книги по искусству, литературе и музыке (более двух тысяч томов), партитуры с пометками Нуреева. Также был составлен перечень личных вещей танцовщика – брюк, свитеров, рубашек, шляп и пальто; учитывались даже изношенные до дыр майки, ведь они принадлежали звезде, а значит, могли принести несколько лишних долларов…