Руина
Шрифт:
— Когда же свадьба, Иване? Когда? Завтра, послезавтра? — спрашивала она наконец, когда прошла первая минута бурной радости.
— Ге, швыдкая ты какая, — усмехнулась Орыся, — да ведь теперь нельзя венчаться.
— Нельзя? Почему же?
— Вот, глупая! Да разве ты не знаешь, что постом нельзя венчаться?
— Так сколько же нам еще ждать, Господи! Целых четыре недели?
— Нет, еще больше, целых пять.
— Господи, что ж это такое, Иване! Опять нельзя… — Галина обернула к Мазепе свое печальное лицо. — Нет, видно, никогда уже не дождаться мне счастья… никогда… никогда…
Губы Галины задрожали.
— Ну,
— Ну, да и погуляем же мы тогда! — вскрикнул весело Остап. — А теперь, Орысю, принеси-ка нам найлучшего меду, надо выпить на радостях да кинуть лихом об землю. Хай ему цур! Довольно уже седлало оно нас.
— Сейчас, сейчас! Для такого случая всего достану!
И Орыся побежала в погреб доставать наилучшие напитки и снеди. Вскоре на столе появились всевозможные миски и фляжки. О радостном событии узнали и Кочубей, и Гордиенко, и хата Остапа наполнилась дорогими гостями.
За столом закипела веселая беседа. Все поздравляли жениха и невесту, желали им радости и счастья в новой жизни, а женщины беспрерывно ласкали Галину. Она была так хороша в своей тихой радости, что невозможно было смотреть на нее без улыбки.
Друзья чувствовали себя так легко и весело, словно за пределами этой хаты не бушевали грозы бурной жизни. Усталым от постоянной тревоги душам хотелось хоть на мгновенье отдохнуть и забыться, и счастливая минута сплотила всех.
— Теперь уже мы никогда, никогда не расстанемся с тобою, Иване, — обратилась к Мазепе Галина, заглядывая ему в глаза своими сияющими от счастья глазами.
— Никогда, дытыно. Вот только разве когда война…
— Нет, нет! Я и на войну пойду с тобою разом!
Присутствовавшие улыбнулись.
— На войну, голубко, жинок не берут, — возразил Мазепа.
Лицо Галины омрачилось.
— А война будет?
— Будет…
— И скоро? — произнесла Галина уже совершенно упавшим голосом.
Мазепа промолчал.
— Э, да когда б уже скорее, — произнес с досадою Кочубей, — потому что с такими союзниками и ожидать, так…
Он не докончил и только с досадою махнул рукой.
— А что такое? — спросили разом Остап и Мазепа.
— Д–да, что ж… то, чего и следовало ожидать. Сегодня только в Чигирин вступили, а уж следом за ними люди с жалобами прибежали: шарпают околицы, хватают женщин и детей. Эх! Что уж там говорить! Горе, да и горе!
Разговор прервался. Всем стало как-то не по себе. На минуту тяжелое молчание водворилось в комнате. Но инстинктивное желание отдохнуть душой было так сильно во всех присутствовавших, что тяжелое впечатление слов Кочубея было скоро забыто. Снова заходили пенистые кубки и закипела дружеская беседа, которая то и дело возвращалась к предстоящей свадьбе Мазепы и Галины; все говорили о ней, как о решенном событии.
А между тем судьба готовила всему иной конец.
Не прошло и двух недель со времени появления в Чигирине первых турецких отрядов, как к Дорошенко пришла грамота от султана, в которой султан объявлял Дорошенко, чтобы тот немедленно выступал из Чигирина со всеми своими войсками и с прибывшими турецкими отрядами, так как турецкое войско уже переправилось через Дунай и идет по берегам Днестра.
Галина еще ничего не
Колокол звонил уныло и протяжно, призывая христиан к вечерне, но вечернее солнце еще стояло на горизонте. Галина и Орыся собрались в церковь. Они уже вышли из сеней и хотели было повернуть направо, как вдруг их окликнул знакомый голос. Подруги оглянулись и увидели быстро подходившего к ним Мазепу. Что-то особенное почуялось Галине во всей его наружности. Она бросилась к нему навстречу.
— Что случилось, Иване? Опять несчастье, горе!?
— Нет, нет, голубка, успокойся… ничего! — отвечал Мазепа, сжимая ее холодные руки в своих теплых руках.
Но эти слова еще больше взволновали Галину.
— Ты скрываешь что-то… говори… говори! — Руки ее судорожно впились в руки Мазепы, расширенные от ужаса глаза с смертельной тревогой остановились на его лице.
— Говорю тебе, ничего плохого, а все идет на корысть нам. Видишь ли, султан уже выступил против ляхов с войсками и требует, чтоб и мы немедленно спешили на встречу к нему.
Галина побледнела и пошатнулась, так что Мазепа должен был поддержать ее.
— И ты… ты тоже пойдешь с войском? — прошептала она едва слышно.
— Галыночко, ведь я же казак.
— И оставишь меня опять на смерть, на муку?
— Нет, нет, не бойся! Я спрячу тебя так далеко, что ни один ворог не отыщет тебя. Ты будешь в безопасности… ты не будешь долго скучать… война окончится скоро, а как только я вернусь из похода, сейчас же и сыграем веселую свадебку…
Но Галина не слышала утешений Мазепы.
— Ох, смерть моя… смерть!.. — прошептала она и, как подкошенная былинка, упала без чувств на руки Мазепе.
Стояла безлунная, звездная ночь. Необъятный густой лес покрывал мрачную, пустынную местность и уходил черной лентой вплоть до самого горизонта. В темноте ночи он казался каким-то страшным чудовищным змеем-драконом, ощетинившим на хребте свои иглы; с правой стороны к лесу примыкала глубокая балка, она была не менее страшна, чем этот лес, и казалась колоссальной пастью, в глубине которой смутно чернели какие-то бесформенные руины… Нигде не видно было ни малейшего признака человеческого жилья… Все было мертво и безлюдно кругом… Даже порыв ветра не нарушал этой страшной тишины; даже вопль дикой птицы не потрясал этого застывшего воздуха… Между звездным небом и черной землей висела непроглядная тьма. Казалось, проклятие Божие царило над этой пустынной местностью, отданной во власть смерти…
Но вот пролетела бесшумно над оврагом ночная птица, вдали промелькнула еще крылатая тень и исчезла в пологе тьмы… Видно, необычное что-то вспугнуло отшельников чащи.
Действительно, в глубокой расщелине балки, окруженной со всех сторон черной стеной леса, тлели теперь костры. Вокруг них группами сидели и лежали казаки. Одежды их были изорваны и запылены; лица мрачны и утомлены. Во всех группах царило угрюмое молчание… Иногда только кто-нибудь отзывался злобным словом, и снова воцарялось молчание.