Рука на пульсе. Случаи из практики молодого врача, о которых хочется поскорее забыть
Шрифт:
Нет ничего страшнее, чем, окончив медицинскую школу, очутиться посреди моря крови, боли, человеческих страданий и смертей, хотя казалось, ты должен быть готов.
И вот в девять вечера я пришла на первое в своей жизни больничное дежурство. Мне вручили пейджер, с помощью которого медсестры должны будут связываться со мной в течение
Интерн, чья смена как раз закончилась, вручил мне список задач, написанный еле разборчивым почерком: одним пациентам нужно было установить в вены пластиковые канюли, у других требовалось взять кровь на анализ, третьим надо поставить мочевой катетер – и скрылся в ночи. Ординатор – врач, к которому я предположительно должна была обращаться за помощью, если не справлюсь сама, – недвусмысленно дал мне понять, что он всю ночь будет занят в отделении неотложной помощи и что вызывать его через пейджер стоит только в случае крайней необходимости. Остальные врачи – все как один суровые и компетентные на вид – разошлись кто куда.
Пейджер запищал. Началось. Медсестры принялись названивать мне по поводу пациентов, у которых подскочил пульс, упало давление или снизился уровень кислорода в крови. «Пик-пик, пик-пик». Каждая медсестра желала, чтобы я немедленно пришла и осмотрела пациента, лежавшего в ее палате. Но пока я пыталась ответить на первый вызов, на экране всплывали все новые сообщения.
«Ради всего святого, – хотелось мне им сказать, – не могли бы вы вызвать кого-то другого, потому что я не врач и не имею с врачами ничего общего».
Но, кроме меня, разумеется, писать им было некому. Я была единственным дежурным врачом, и при виде списка задач, занимавшего уже две страницы, мне хотелось плакать.
Мистер Фрит – профессиональный лингвист чуть за семьдесят, недавно вышедший на пенсию, – стал одним из первых пациентов, в чью палату я заглянула той ночью. Все его жизненно важные показатели (о чем сообщила медсестра) были хуже некуда. Сердце билось слишком быстро, давление было слишком низким, уровень кислорода с трудом позволял ему оставаться в сознании. Даже мне было понятно, что дела плохи, и я помчалась в палату, где в одиночестве лежал мистер Фрит. С безумно выпученными глазами и посиневшими губами он пытался составить фразу из отдельных слогов, судорожно хватая ртом воздух. Его положили в больницу дней десять назад с легким сердечным приступом, который впоследствии осложнился подхваченной в больнице пневмонией. Все это, в принципе, излечимо, и ничто не мешало ему вернуться живым и здоровым к своей сорокалетней жене. Вместе с тем прямо сейчас пациент явно был при смерти. Медсестры при этом нигде видно не было.
Я была единственным дежурным врачом, и при виде списка задач, занимавшего уже две страницы, мне хотелось плакать.
Я не сомневалась, что с ним происходит нечто ужасное, хотя и не могла сказать, что именно. Я никогда не слышала ничего хотя бы отдаленно похожего на усиленный стетоскопом звук в его грудной клетке. Это был какой-то нечеловеческий, механический скрежет, ужасный и абсолютно неуместный. Я предположила, что у мистера Фрита отказывает сердце, из-за чего в легких скапливается жидкость. И если это так, значит, он захлебывается
Содрогнувшись от ужаса, я неуклюже нацепила кислородную маску на его небритое лицо и побежала на сестринский пост.
– Скажите, пожалуйста, кто присматривает за мистером Фритом? – обратилась я к трем медсестрам, сидевшим за стойкой.
– За кем? – откликнулась одна из них. – Фритом? А, вы имеете в виду четвертую кровать. Мириам. У нее перерыв.
– А вы не могли бы мне помочь? – спросила я чересчур нерешительно.
– Нет. Он ведь не мой пациент.
– Я… Кажется, мне нужна помощь.
– Ну тогда вам следует позвонить своему начальнику, разве нет?
Так я и поступила. Я понятия не имела, что еще могу сделать. Я написала ординатору на пейджер один, два… несколько раз. Он не ответил. Рядом не было ни медсестры, ни готового помочь старшего врача – только пациент на волоске от смерти. В полном отчаянии я бегом одолела семь лестничных пролетов и спустилась в отделение неотложной помощи, чтобы отыскать потерявшегося ординатора и собственноручно приволочь его к кровати пациента. И пока я рыскала по больнице в поисках подмоги, сердце мистера Фрита перестало биться.
Все, что я сделала в ту ночь, было в корне неправильно. Взять хотя бы мою нерешительность, достойную жалости. Есть определенный порядок действий, которому не учат в медицинской школе. Так, например, когда застаешь пациента при смерти, нужно, не отходя от его кровати, крикнуть как можно громче: «Кто-нибудь, срочно помогите», и тут же словно ниоткуда материализуются четыре-пять медработников. А еще лучше – тут уж совсем ума много не надо – нажать красную тревожную кнопку, что виднеется возле каждой койки, и в палату тотчас набьется толпа врачей и медсестер, готовых прийти тебе на выручку. Если же у пациента вот-вот остановится сердце, то эффективнее всего через больничный коммутатор отправить сигнал тревоги первоклассной реанимационной бригаде, которая примчится в считаные секунды.
Когда застаешь пациента при смерти, нужно, не отходя от его кровати, крикнуть как можно громче: «Кто-нибудь, срочно помогите», и тут же словно ниоткуда материализуются четыре-пять медработников.
Я нарушила протокол. Я была слишком робкой и вежливой, когда требовалось проявить настойчивость. Я не дала медсестрам нужной информации. И я просто не знала, что реанимационную бригаду разрешается вызывать не только после наступления клинической смерти пациента, но и когда видишь, что он может умереть в любую минуту. Пожалуй, именно страх сделать что-то не так – перепутать незначительное недомогание с настоящей неотложной ситуацией – удерживает молодых врачей от того, чтобы вовремя вызвать кавалерию. Подобная сдержанность порой стоит пациентам жизни.
В ту ночь, когда реанимационная бригада получила сигнал тревоги, я была самым младшим ее членом и находилась дальше всех от палаты мистера Фрита. Я все еще тщетно разыскивала своего ординатора в отделении неотложной помощи. Четыре пронзительных гудка, оповещающих об остановке сердца у одного из пациентов, были специально рассчитаны на то, чтобы медик остановился и сфокусировал внимание на еле различимом голосе телефонистки, объясняющей, куда идти.
– Остановка сердца. Остановка сердца. Реанимационная бригада на седьмой этаж. Повторяю: седьмой этаж.