Рука (Повествование палача)
Шрифт:
Но остаоим этот идиотский разговор...
39
Идем мы однажды по лесу. Грибы собираем. Нюх у меня и сейчас гeниальный на это дело. Деревня всe-таки! Иван Вчерaшкин, Лашке, князь и я идем однажды по лесу. Сашка уехал от нас к освободившемуся пaпане. Вдруг вижу в ельничке чeловeк в белом кителе. В руках - корзинка. Спиной к нам стоит. Курит. Палочкой лапы еловые приподнимает. Пашка по старой привычке подходит к нeму и нaгловaто говорит: "Дядь, оставь покурить! А?"
Дядя оборачивеется... Сталин!!! У меня дух зaшeл от ужаса, но и тоненькое жужжание только подлетающей или уже отлетевшей случайности уловила тогда душонка моя. Сталин! Пашка обалдело молчит. Иван Вчерашкин
– Закуривай, Пашка, - вполголоса говорит Сталин, достав из кармана коробку папирос, - закуривай. Но мерзавец ты все-таки, что курить не бросаешь. Ты же партработником должен стать. Где отец?
– Папка-а ! Папка-а !– заорал Пашка, однако быстро закурил, затянулся глубоко и жадно раз десять подряд, даже шибануло его, бросил папиросу и сказал Сталину, что это - последняя, Иосиф Виссарионович !
– Верю. Не обижайся, если обманешь Сталина!
Тут Пашкин отец подошел. Здравствуй, говорит, дорогой Иосиф, спаситель мой!
– За это не благодари. Не обижай, - говорит Сталин.– Ты лучше скажи, Иван, почему ко мне гриб не идет? Почему даже сраная-пересраная, вроде Крупской, сыроежка не хочет назваться груздем и полезть в так называемый кузов?
– Ты, Иосиф, горец! Орлам привычней зайцев с высоты пристреливать, да и кланяться низко ваш брат не привык.
– Хорошее, научное объяснение, - говорит Сталин, - даже лести не вижу в нем. Кланяться я, действительно, не люблю. Бессознательно не люблю. А это кто такой с полной корзиной? Верзила! На палача похож не помню, из какого кино.
– Это - Васька! Везет ему на гриба! Сорок семь белых набрал!..– Тут Иван Вчерашкин быстро рассказал Сталину, как мой отец три раза грабил с ним банки, и что Сталин долнен его помнить, а белые расстреляли такого замечательного чистодела, мать от тифа умерла, и вот вызволил он, освободившись благодаря Иосифу, Пашку и меня из гробового детдома, основанного Крупской, чтоб у нее совсем глаза на лоб вылезли, до каких пор троцкисты будут измываться и калечить педерастией нашу молодежь?
– Не спеши, Иван, не спеши. Тише едешь, приедешь на масленицу, говорит Сталин...
И вот тут, гражданин Гуров, я вас попрошу расшевелить воображение, вот тут, откуда-то из-за берез, не лая, не хрипя, стрелой вылетает гигантского роста овчарка, в пасти пузырится пена, глаза безумные остекленели, белки их кровавы. Вылетает и несется прямиком на Сталина, уже выбирая на бегу мгноввние для прыжка. Это было видно по вздутым в пружинистые комки мускулам. Оскалив зубы, отчего собрались на ее морде яростные морщины, вылетает из-за берез овчарка неимоверной, искаженной бешенством красоты, и как будто гипнотически приковав всех нас к месту, взлетает в воздух, уже уверенная, что через секунду клацнут ее клыки, замкнувшись на горле усатого человека в белом кителе в папиросой в зубах, клацнут клыки, и ату - все, что ей нужно в жизни, целиком вложенной в смертельную силу прыжка! Все!
От неожиданности и завороженности Сталин даже не шевельнулся. Я стоял ближе всех от него, и когда пес, взлетев в воздух, был уже уверен, что клыки сейчас наконец-то клацнут на хряще кадыка, я без раздумий и прицела молотнул его кулачиной по хребтине. Он упал оглушенный у ног Сталина, только клок пены шмякнулся на белый китель, и пока пес не опомнился, а схватил его за задние лапы, крутанул пару раз вокруг себя вытянутую громадину и изо вшей силы размозжил собачий череп о ствол старой березы... Мозгами сапоги забрызгало Сталину.
– Я приглашаю вас всех на скромный обед, - говорит Сталин невозмутимо и, как прежде, вполголоса, но, прикуривая, прячет
– Покажи, Вася, свой кулак, - говорит Сталин.– Показываю засаднивший от удара кулак.– Да! Это рука! Это - настоящая чекистская рука, перебившая хребет бешеной собаке! Сталин нагнулся, собрал мои грибы в корзину и повторил свое приглашение.
– Сейчас, друзья, мы с вами отлично пообедаем... Я знаю, чья это собака. Она была неглупа. Я знаю, чья эту собака.
– Будем брать?– спросил очухавшийся Иван Вчерашкин, а Пашка присыпал листвой и дерном труп собаки.
– Подожди, Ваня, подожди. Надо натаскать из колоды побольше козырей. Надо воспитать побольше таких парней, как... Рука, как твой Паша.
– Мне дурно, господа. Я - домой, - сказал князь.
Мы в Пашкой шли сзади вождя и его приятеля по банде урок, курочивших царские банки и почтовые вагоны. Они говорили так, чтобы нам не было слышно ни слова. Но уверен, что именно тогда был в общих чертах разработан стратегический план тотального террора, то есть того, что теперь принято называть тридцать седьмым годом. Жутко и сладко было наблюдать за шепчущимиея воротилами, ибо я чуял, что вот-вот придет мой час, отольются кое-кому кровь и слезы одинковских мужиков и баб, а то, что спас я сейчас главного и единственного виновника уничтонения крестьянства, отыграется в будущем, отыграется! Отыграется! Сталин еще раз повторил Ивану Вчерашкину, что все козыри из колоды должны быть ихними, и в башку мою первый раз закралась, гражданин Гуров, в ту минуту мысль о мерзкой колоде, на которой просидел я верхом несколько часов... Закралась, но я ее отогнал. Я не мог увязать всей этой херни со смыслом физиологическим, а поверить окончательно в неизлечимое уродство своего тела инстинктивно боялся...
Обед на даче Сталина был вкусным и веселым. Сам подняв тост, окрестил меня Рукой, и с тех пор редко кто, особенно из коллег, называл меня иначе. Лобио, травки, маринованный чесночок, сулугуни, шашлык и вино изумрудного цвета, привезенное только что из Гори... Тосты, тосты... Произносили их те, и пилось винцо за тех, которые через пару лет глупо улыбались, думая, что пришли мы за ними исключительно по ошибке, и что если я разрешу позвонить Сталину, то недоразумение уладится сию же секунду... Два раза Сталин, я в этом уверен, вспомнив вылетевшую из березняка овчарку с бешеным оскалом, бледнел, и тогда темнели оспинки на его носу, на щеках, на лбу, становясь заметней и отвратительней. Он перебивал воспоминание глотком вина, приветливо кивал мне головой и удивленно поглаживал пальцами чудом не перекупленный кадык... Вдруг он ни с того ни с сего смеялся, но теперь-то я понимаю, что это был благодушный смех зрителя, имевшего удовольствие понаблюдать за игрой счастливого случая со своей удачливой судьбою и прокрутившего еще раз эту игру в памяти.
Прощаясь, Сталин сказал, что завтра в десять утра заедет за мной и возвратит должок: острое ощущение...
– Ну, Рука, выпала тебе масть, - сказал дома Иван Вчерашкин. Держись! Ходи только с нее и дружков не забывай. Ты - в фаворе, хавай авантаж!
– Добра, - говорю, - не забуду, а зло кой-кому вспомню.
– Все вспомним, Рука, все вспомним, но ты главного не упускай зэ виду. Проломав черепа асмодеям, надо будет страной править. А она большая. Она тебе не кандей, не тюрьма, она - держава!– сказал Иван Вчерашкин. Пашке мы область нашу отдадим, тебе другую, я с третьей справлюсь, да и республики не пужнусь. Князя послом в Японию отправим. Иди спать. Завтра, собственно, твоя житуха начинается1 Иди, Вася Иди, Рука!