Рукопись из Тибета
Шрифт:
— Ни хрена себе! — аж подскочил я в лодке. — Откуда он знает немецкий?
— Когда пираха жили в Амазонии [127] , у них долго скрывался нацист. Сбежавший после войны из Германии. Они даже помнят песню «Лили Марлен». Но поют, только когда пьяные.
— Чем глубже в лес, тем толще партизаны, — удивленно покачал я головой. — Интересно излагаешь.
— Ну, так вот, — опустив в воду руку, хлебнул из ладони бывший моряк. — Возможно, именно такое устройство жизни, при котором ночной сон не разделяет дни с неизбежностью метронома, позволило пираха установить
127
Амазония — самая большая низменность на Земле, располагающаяся в Южной Америке.
Они не знают, что такое «завтра» и что такое «сегодня», а также плохо оперируют понятиями «прошлое» и «будущее».
Из примет колеса времени в сельве — лишь частые сезоны дождей, сменяющиеся сезонами относительно сухими. Так что никаких календарей, счета времени и прочих условностей мои подопечные не знают.
А потому никогда не задумываются о будущем, так как просто не умеют этого делать.
Кроме того, пираха не делают запасов еды. Вообще.
Они просто ловят ее и едят (или не ловят и не едят, если охотничье-рыбацкое счастье им изменяет).
Мысль о том, чтобы засушить, закоптить, заготовить что-либо впрок, просто не приходит им в голову. Хотя это можно понять.
Зачем стараться, если в следующий раз вместо тебя может проснуться какой-нибудь совершенно посторонний человек? Пусть мерзавец сам попотеет, махая острогой [128] на реке или стреляя из лука.
Их женщины сажают овощи и некоторые злаки на маленьких огородах в сельве — что у пираха единственный пример хозяйственной дальновидности, дальше этого дело не идет. Когда у пираха нет еды, он относится к этому безразлично.
128
Острога — орудие для ловли рыбы.
Едят в племени не чаще двух раз в сутки и нередко устраивают себе разгрузочные дни даже тогда, когда пищи в деревне много.
Ни один белый, за исключением меня, — сказал с гордостью Кайман, — не сумел выучить их язык. Поскольку он уникален.
Ничего похожего на Земле больше не встречается.
То, что в языке всего семь согласных и три гласных, — это еще ерунда. Куда больше проблем со словарным запасом.
Местоимений, скажем, индейцы почти не знают, и, если им очень нужно показать в речи разницу между «я», «ты» и «они», пираха неумело пользуются местоимениями. Которые употребляют их соседи — индейцы-тупи (единственный народ, с которым пираха до сих пор кое-как контактирует).
Глаголы с существительными у них особо не разделяются, и вообще любые привычные нам языковые нормы тут, похоже, утоплены за ненадобностью.
Например, пираха не понимают смысла понятия «один». Вот барсуки, вороны и собаки понимают, а пираха — нет.
Для них это настолько сложная философская категория, что любой, кто попытается поведать моим парням, что это такое, заодно может пересказать им теорию относительности.
Цифр и счета они тоже не знают, обходясь всего двумя категориями: «несколько» и много». Две, три и четыре пираньи — это несколько, пять —
Поэтому пираха никогда не верят в то, что они — маленький народ.
Сейчас их пять сотен, а это, безусловно, много.
Про семь миллиардов с ними говорить бесполезно: семь миллиардов — это тоже много. Вас много, и нас много, это просто замечательно.
— Так они что, полные дебилы? — теперь уже с сожалением взглянул я на индейцев.
— Э-э, не скажи, — рассмеялся земляк. — Вот тут — то начинается самое интересное.
Зная, что такое деньги и какие замечательные вещи можно выменять на эти бумажки, пираха отлично управляются со своими финансами.
Не умея считать и не понимая номинала купюр, они точно знают, какой высоты должна быть горка бутылок горькой воды — кашасы, которую за эту штучку дадут бледнолицые. То же относится и к ряду других товаров, необходимых в сельве.
«Здравствуйте», «как дела?», «спасибо», «до свидания», «извините», «пожалуйста» — массу слов люди большого мира используют, чтобы показать, как хорошо они друг к другу относятся и как заботятся о комфорте себе подобных.
Ничего из вышеперечисленного пираха не говорят. Никаких приветствий, прощаний и извинений. Они и без всего этого друг друга любят и не сомневаются, что и все окружающие априори счастливы их видеть.
Вежливость — это побочное дитя взаимного недоверия — чувства, которого пираха, лишены полностью.
Живущие в сердцевине бушующей красками сельвы, в окружении самых пестрых на свете птиц, цветов и насекомых, они как-то не удосужились научиться различать цвета.
Слов, обозначающих краски этого мира, у детей природы всего два: «темное» и «светлое». И при том, что они явно не дальтоники.
А еще пираха не понимают, что такое стыд, вина или обида.
Если Хааиохааа уронил рыбу в воду, это плохо. Рыбы нет, обеда нет. Но при чем тут Хааиохааа? Он ведь просто уронил рыбу в воду. Если маленький Киихиоа толкнул Окиохкиаа, то это плохо, потому что Окиохкиаа сломал ногу и нужно ее лечить. Но это случилось потому, что это случилось, вот и все.
А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои.
— Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, — поднял вверх палец вождь.
В это время гребцы изменили курс лодки и она, выполнив поворот, вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже.
Многоцветная стена зарослей придвинулась ближе, какофония лесных звуков стала мелодичней.
— Так. Надо дать парням передохнуть, — обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.
Индейцы молча кивнули, челн замедлил ход и, гася кильватерную струю, ткнулся в низкий берег.
Пока Кокои с Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете, пригласив гостя прогуляться по саду. Так он называл джунгли.
— Ты когда-нибудь пробовал дуриан? — поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и раздвигая лианы.