Румянцевский сквер
Шрифт:
Когда Цыпина выпустили, был он задумчив и вял, бороду отрастил чуть не до пупа, интереса к окружающей жизни не имел никакого. Ксения, приведя домой, принялась кормить мужа витаминами и отпаивать крепким чаем, настоянным на смородинных, на крыжовничьих листьях, на мяте, — она была по этой части мастерица. И, надо сказать, преуспела.
И вот — по прошествии лет — опять взбрыкнул Анатолий Иванович…
— Толя, — сказал Колчанов после паузы. — Пойми раз и навсегда: поезд ушел. Все, что было тогда, отодвинулось в историю.
— Для
— Да чего ты хочешь? Все, кто планировали операцию, давно умерли. А этот Петров что? Исполнитель, клерк.
— Чего, чего — клерк! Что побережье, само, единственный батальон охраняет — это ж он давал.
— С чего ты взял? Если из разведотдела штабарма только Петров еще жив, то это не значит, что он один и есть виноватый.
— Выходит, никто не виноватый? Разведка обосралась, батальон зазря уложили, косточки в болотах сгнили — а никто не виноватый?!
— Не кричи, — поморщился Колчанов, держа ладонь на флюсе. От цыпинского крика зуб опять задергало. — Угомона на тебя нет. Миллионы гибли на войне в неудачных операциях. Кого судить за это? Война есть война. Понимаешь, нет?
— Нет, — сказал Цыпин. — Ты-то везун. В плену не был, партийная совесть чистая.
— К твоему сведению: я из партии вышел.
— Как вышел? — воззрился на него Цыпин. — Когда?
— В июле, после учредительного съезда. Написал заявление, что в полозковской партии участвовать не могу. И сдал партбилет.
Цыпин пожевал губами — будто пережевывал удивительную новость.
— Как же это? Всю жизнь, само, в передовых рядах… Брысь! — крикнул на кота, вставшего на задние лапы, а передней потрогавшего его за бедро. — Чего он попрошайничает? Не кормишь его, что ли?
— Прожорливый. — Колчанов криво усмехнулся здоровой щекой. — Не понимает трудного момента перестройки.
Герасим, забившись в угол у холодильника, смотрел немигающими зелеными глазами, в которых, точно, не было ясного понимания. Потом, вздернув вверх заднюю ногу, изогнулся и принялся тщательно вылизывать основание хвоста.
Прозвенел звонок.
— Это Ксана, — сказал Колчанов и пошел открывать.
3
— Зачем приехала? — напустился Цыпин на жену. — Я бы сам добрался. Пока еще на ногах.
— На ногах-то на ногах, а голова дурная, — низким голосом ответила Ксения. — Спасибо, Витя, что забрал к себе моего дуралея.
Отдала Колчанову мокрый от дождя плащ, стянула с ног сапоги.
Она была худая и высокая, с седоватой, коротко стриженной головой. В лице была неправильность, может — из-за маленького вздернутого носа и длинноватого подбородка. А глаза — карие и как будто испуганные.
— Кто дуралей? — сердито выкрикнул Цыпин. — Помолчала бы! Чухляндия!
— Чаю попьешь? — спросил Колчанов.
— Не. Я пила. — Ксения посмотрела на него. — Ты чо, Витя? У тебя щеку раздуло. Зубы,
— Он из партии вышел, — съязвил Цыпин. — Вот и раздуло.
— Где у тебя соль?
Ксения принялась хозяйничать: насыпала соли на сковородку, поставила на газ. Она двигалась плавно, не торопясь, но и не мешкая, — такое, можно сказать, воплощение домовитости с крупными умелыми руками. Мешочек ей понадобился, она знала, где у Милды хранились лоскуты и нитки с иголкой. Пока мужчины курили на кухне и обсуждали «Основные направления», Ксения сшила мешочек, насыпала в него горячей соли и велела Колчанову приложить это медицинское средство к больной щеке.
— Слыхала, что я сказал? — Цыпин не любил, чтобы его слова пропускали мимо ушей, — Виктор из партии вышел. Передовой политбоец покинул ряды.
— Ну и что? — спокойно ответила Ксения. — Твой Самохвалов тоже вышел.
— «Твой Самохвалов»! Какой он мой?
— Витя, куда ты щетку дел? — Ксения уже смочила под краном и отжала половую тряпку.
— Да не надо, Ксана. Я сам протру.
— Протрешь через год. Ага, вот она.
Обмотала щетку тряпкой, принялась протирать паркет в большой комнате.
— Какой Самохвалов? — спросил на кухне Колчанов. — Уличный крикун?
— Это в газетах обзывают, — сказал Цыпин. — Никакой он не крикун. Он за Россию болеет.
— Ты что, ходишь на его митинги? В Румянцевский сквер?
— Ну, был раза два. Самохвалов из наших, флотских. Не воевал, потому как моложе нас, но тоже, само, двадцать лет отгрохал. Полковник, политработник с учебного отряда.
— Читал я про него, — сказал Колчанов, держа теплый мешочек у щеки. — Кричит про инородцев. Цитирует «Майн кампф».
— Мало ли что пишут. Писаки, мать их… То Брежневу жопу лизали, а теперь Горбачеву. Само… Он правильно говорит, нельзя в поддавки играть. Вон Гэдээр им отдали, и другие соцстраны. Зачем? Мы что — уже не великая держава?
— У великой державы надо, чтоб не только атомные бомбы были, а и мясо, и молоко, и все, что человеку требуется для повседневной жизни.
— Мясо, молоко, — передразнил Цыпин. — России твердая власть нужна. А то распустили народ — наживайтесь кто во что горазд… Рынок заделайте… Мошенники и пустились в кооперативы, в первую голову кавказцы и эти…
— Понятно. Евреи. — Колчанов отворил форточку, на кухне было очень накурено. — Послушай. Ты вчера у кого на поминках был?
Цыпин насупился:
— Думаешь, само, уел меня? Ну, не все! Не все подряд! Есть и такие, как Гольдберг Мишка… А ты возьми революцию! Кто ходил в чекистах? Кто русских людей расстреливал направо и налево?
Колчанов посмотрел на старого товарища по морской пехоте. На душе у него было скверно, будто влезли в грязных сапогах и топчутся.
И представились ему гладко выбритая голова, лицо с выпученными глазами за очками, один из которых был неподвижным, а другой дергался, будто подмигивал, — лицо отца Милды…