Руна
Шрифт:
Глава 25
Документация зла
В субботу Гарри намеревался встать пораньше и совершить освежающую пробежку по влажной траве Хэмпстед-Хита. Он пообещал себе всерьез пересмотреть собственное поведение и постараться сделать все возможное, чтобы вернуть слегка покоробленную в последнее время жизнь в привычную колею. Тем не менее, едва проснувшись под шум бьющих в окно дождевых струй, он почувствовал, что его решимость заметно поубавилась. События последних двух недель, судя по всему, начисто высосали остатки его жизненных сил. Вплоть до недавнего времени он ощущал себя в полной безопасности
— Гарри, я понимаю, что с утра пораньше в субботу вам меньше всего хотелось бы слышать мой голос...
С утра пораньше? Он взглянул на будильник и застонал — только половина восьмого.
— Однако, если мы не предпримем экстренных мер... Я это к тому, что мы все говорим, говорим о том, что надо что-то делать, а толком так ничего и не делаем.
— Доброе утро, Грэйс.
— Вы уже разговаривали с людьми из “ОДЕЛ”? Ну так как насчет того, чтобы залезть в кабинет Брайана Лэка? Не забывайте, что это была ваша идея, а не моя.
— Я сейчас повешу трубку.
— Только попробуйте!
Гарри и в самом деле намеревался повесить трубку, но потом передумал — все равно она позвонит снова.
— Так, послушайте меня, — сказал он. — В настоящий момент я и сам ни черта не понимаю. Я не уверен даже, в своем ли я еще уме. Я превратился в какой-то магнит, притягивающий смерть.
— Потому-то я и позвонила — чтобы хоть как-то помочь вам.
— Ну что ж, тогда постарайтесь выяснить, что перед своей смертью могла узнать о моем отце Бет Кливленд.
— Вы полагаете, она покончила с собой из-за того, что что-то там обнаружила, да?
— А вы можете предложить иную причину, по которой вполне разумная женщина встает на пути несущегося поезда?
— Могу. Например смерть Уилли могла повлиять на нее гораздо сильнее, чем мы в состоянии себе это представить.
— Может, и так. Ну ладно, я перезвоню вам позже.
— Подождите, а вы-то что собираетесь делать? Снова завалитесь спать?
— Нет, пойду к ювелиру.
Когда Гарри пришел на Риджент-стрит, маленький магазинчик только открывался. Это было одно из типичных заведений подобного рода, витрину которого заполняла масса дорогих, но довольно безвкусных безделушек. Выгравированные на серебре щенки пекинесов, в игривых позах лежащие на спине; золотистые галеоны из отполированной до зеркального блеска бронзы; инкрустированные бриллиантами балерины а-ля Дега с болтающимися на шее эмблемами кредитных карточек “Америкэн экспресс”. Входная дверь была закрыта, но, едва нажав на кнопку звонка, Гарри услышал, как щелкнул замок.
Он без труда узнал мистера Нари — изящные движения рук, которыми он расставлял на витрине пару псевдогрузинских чайников, сразу напомнили ему пожилую индианку. Когда молодой человек повернул к нему свое изможденное лицо, он сразу понял, что последние несколько ночей бедняге почти не довелось сомкнуть глаз. Гарри прекрасно понимал, что его визит не вполне уместен, однако ему было совершенно необходимо задать сыну многострадальной женщины несколько вопросов.
— Мистер Нари, меня зовут Гарри Бакингем. Я слышал о несчастье,
Разделявший их прилавок заставил его несколько повысить голос. Гарри протянул молодому человеку руку, отнюдь не будучи уверен в том, что рукопожатие будет принято. Так оно и случилось.
— Да, мистер Бакингем, мать рассказала мне о вашем визите. Ну, о ее самочувствии вы, думаю, и сами догадываетесь. — Молодой человек отвел взгляд, явно опасаясь, что не сможет удержаться от слез. Прекрасно понимая, что Гарри так или иначе причастен к тому, что случилось с его матерью, он тем не менее не проявлял враждебности. — Доктор сказал, что она, видимо, навсегда лишилась зрения. Впрочем, он, наверное, и сам, сообщил вам об этом.
— Не могли бы вы сказать, что именно произошло? Со слов доктора Кларка трудно судить об этом.
— Входная дверь оказалась заперта, но мне удалось через окно проникнуть в квартиру. Мать находилась без сознания. Я приподнял ее голову и увидел глаза... воспоминание об этом навсегда сохранится в моей памяти. Даже сейчас я не в силах взглянуть ей в лицо. Вчера я спросил мать, почему она сотворила с собой такое, и она ответила, что причина — в той бумаге, которую ей дал ваш отец.
— Погодите, о какой бумаге вы говорите?
— По ее словам, на ней была написана молитва дьяволу. — Заметив в глазах Гарри тревогу, мистер Нари поспешил его успокоить: — Моя мать всегда отличалась богатым воображением. Она воспитана в иных традициях... Она выросла в среде, где верили в духов и демонов. Английские традиции чужды ей и непонятны.
Постепенно до Гарри стал доходить смысл происшедшего. Глубоко вздохнув, он спросил:
— У вас сохранилась та бумажка?
— Увы, нет. Мать сожгла ее — так же как и свои глаза.
— В полицию вы об этом сообщили?
— Их это не интересует.
— Прошу извинить, что спрашиваю, но как вы сами считаете, почему она совершила такое?
— Она боялась чего-то, что могла увидеть, — спокойно объяснил мистер Нари.
— Что именно увидеть? Духов и демонов?
— Я надеялся, что на этот вопрос вы ответите мне. — Разговор явно был нелегким для молодого человека, в голосе его чувствовалось с трудом сдерживаемое раздражение. Заметив входящего в магазин посетителя, он понизил голос: — Мистер Бакингем, я отнюдь не склонен винить в случившейся трагедии вашего отца. И тем не менее именно он сунул ей в карман какую-то записку, прочитав которую, она пришла в такой ужас, что решила немедленно застраховаться от еще большей опасности.
— То есть в той бумажке она усмотрела нечто такое, что могло угрожать ей смертью?
— Судя по всему, именно так. Мне не хотелось бы показаться вам бестактным человеком, однако я полагаю, что больше нам говорить не о чем. — И он вернулся к витрине.
— А вы не считаете, что следовало бы разобраться, в чем заключалась причина столь необычного поведения вашей матери? — спросил Гарри, явно раздраженный нарочитым спокойствием молодого человека.
— Когда она немного поправится, ею займутся психологи. Но они все равно ничего не поймут. Моя мать пребывала в таком состоянии духа, что столь жестокий исход был неизбежен, — проговорил мистер Нари, по-прежнему стоя к Гарри спиной, — и требовалась самая малость, чтобы произошла трагедия.