Руны на шевронах
Шрифт:
Катя тоже была такая ничего себе. Синее платье с пристойным вырезом, длинной до коленок, с белыми погончиками и белым поясом с большой фигурной пряжкой, а на миленьких ножках маленькие белые лодочки на тонком высоком каблуке.
Она провела в гостиную, где уже был сервирован кофе. Велела мне присаживаться пока к столу, а сама пошла с тортом на кухню. Вернулась, неся его на блюде уже разрезанного. Уложила нам на блюдца по куску, уселась и предложила по-английски:
– Только давай говорить на английском. Ты же заниматься пришёл.
Я покивал,
– Почему у нас английский, а не немецкий? Мы ведь военные!
– И кто с такими страшными вами захочет воевать? – уточнила она насмешливо.
Я решительно взял салфетку, удалил крем с носа и важно молвил:
– Но всё-таки?
– Вам могут попасть не только немцы, а французы, поляки, итальянцы… всех не перечислишь, – весело ответила она. – Все офицеры должны знать английский. А для допроса солдат достаточно разговорника…
Короче, в тот раз не дала, да я особо не надеялся. Ну, в тот раз. Зато следующую нашу встречу назначила на завтра! Сказала, что у неё в холодильнике тортик до завтра ещё будет свежим, а мне много сладкого в один присест вредно.
Вот только о тортиках и думать небедной девочке! Другой же можно купить! Ладно, купил цветов…
Ну, торт же ещё оставался! Вот и Авдей с Мухаммедом это никак не комментировали. Купил я, значит, цветов и весь красный, но при параде, поднялся на второй этаж и позвонил ровно в шесть. Катя открыла уже в другом платье, в белом с крупными красными горошинами, и вырез чуть выразительнее.
Цветы поставили в вазу и доели тортик. Она присела уже намного ближе. Я читал английскую газету и будто случайно касался её коленки. Катя строго говорила:
– Не отвлекайся, – убирала мою ладошку, следила за строчками и поправляла моё произношение.
Ужас просто, какие глупости пишут в английских газетах!
То есть на второй день тоже не дала, хоть и надеялся я немного больше. Но всё-таки назначила новый сеанс на завтра. Оказывается, я не понимаю главного!
Нельзя относиться к врагу так… э… по-вражески. Пока для меня враг тот, на кого укажет командир, я просто пёс. Но я ведь офицер! И боярин! Для себя, для собственного уважения нельзя унижать врага. Нужно понимать врага…
Ну, думаю, ладно. Если она и в третий раз не даст! То я… я… э…
В общем, купил я торт и цветов…
И плевать, что подумали Авдей и Мухаммед!
Поднялся на второй этаж с картонкой и букетом весь красный и в парадке. На третий звонок Катя открыла в бело-зелёном платье из таких как бы треугольников, и я решительно взглянул ей в весёлые глазки!
Цветы поставили в другую вазу, ели тортик, Катя мне что-то доказывала, а я ей возражал невпопад и как бы случайно гладил коленку. Она даже не заметила, и я оборзел – сам перешёл в наступление и стал говорить на ушко, в каком виде хотел этих её врагов, обняв Катю за талию.
Тут она засмеялась, попробовала высвободится… и я её поцеловал. Просто в щёчку. Катя замерла вдруг, глядя на меня удивлёнными
Она не возражала, то есть ответила на поцелуй! Ну и взрослая уже девочка просто целоваться, начал её раздевать по ходу поцелуев. А она меня! И дала, конечно, прямо на диванчике. Первый раз… то есть разы почти без разговоров.
Потом ещё три дня мы сперва делали вид, что за день до этого ничего особенного не случилось, друг друга убеждали и прямо на диване переходили к этому ничего особенному. На четвёртый день Катя сразу сказала, что ей нужно со мной серьёзно поговорить.
Я налился суровостью и сделал серьёзное лицо. Она заявила, что то, что между нами происходит, для неё значит намного важнее, чем она думала вначале. И мне ведь каникул осталась сущая ерунда, после чего меня ждут полгода воздержания, созерцания её на уроках английского и сладких воспоминаний. Вот чтоб мне было, что вспомнить, Катя предлагает не маяться больше ерундой, а сразу идти в спальню. Она вот и бельё специальное одела.
Я с ней, конечно, согласился и отнёс её в спальню на руках. Только спрашивал первый раз, куда нести. Три дня мы начинали целоваться прямо в прихожей, и я нёс её сразу в кровать. Через час-полтора мы пили растворимый кофе с помятым тортиком и болтали о пустяках. Я поднимал с пола прихожей шапку с кокардой и шинель с шевроном, одевался, целовал Катю и прощался до завтра.
У меня, может, с прошлой жизни не было такого! Да и в прошлой жизни тоже…
А Мухаммед с Авдеем не просто меня дожидались в машине! То есть не только! Мне стало не хватать школьной физкультуры по утрам, так после завтрака я час проводил для них политзанятия, а потом до обеда они были мне, и тренажёрами, и манекенами, и партнёрами в спаррингах.
После обеда я принимал с докладами управляющих, но они быстро закончились, к тому же нам, кто удостоился побыть дома, много на каникулы задали. Мне стало не хватать не только физкультуры, я с упоением решал всё новые задачи. И вечером меня ждала Катя!
Было интересно за ней наблюдать, у меня тоже проявились способности. Так я себе поставил размножение и самосохранение на минимум, вот Катя потихоньку мне добавляла. Я умудрился перебрасывать её усиление на другие участки с приемлемой для меня потерей в пятьдесят процентов…
Ну, дармовое же! И жадность это плохо, ещё мама так говорила. Вот хоть и жалко до слёз её усилий, я Кате ничего не говорил, демонстрировал эффективность её воздействия. И то ж размножаться хотелось даже на минимуме, аж челюсти сводило. В шестнадцать лет это, наверное, нормально.
И вот в определённый момент, когда от Катиного воздействия у меня мозги должны расплавиться, сам я превратиться в овоща, а она находилась просто на пределе, Катерина сама не выдержала:
– Расскажи мне всё! О себе!