Руны Вещего Олега
Шрифт:
– Неспокойно на дорогах стало, – озабоченно рёк Иллар, – разбойники так и рыщут, приходится с охраной ездить. А как тут у вас?
Старейшины поведали горестную весть о набеге хазар.
– А не я ли рёк вам, – укоризненно обратился Иллар к людям, – что не спасёт вас дуб ваш, не бог он, а только древо великое размером есть. И волхв ваш голову сложил, хороший человек был, да не вступились за него боги языческие, избави Господь от упоминания их имени! – осенил себя крестным знамением священник. – Вам просто необходимо принять крещение! – озабоченно молвил Иллар. – Если вы станете христианами, то окажетесь под покровительством
– Про то нам не хуже тебя, почтенный философ, известно, – угрюмо отвечал старый дед. – Сколько наших юношей и детей те же хазары оскопили в Кафе, сколько окрестных народов захватили в рабство, не счесть.
– Да и на ваш Херсонес сколько раз покушались, – молвил другой почтенный старец. – Благо стены у него прочные да воины добрые у вас там имеются.
– Да, Ромейская Империя сильна и богата, и защищают нас воины, а не мирные хлебопашцы и скотоводы, как у вас. И вы, коли станете под сень святого креста, получите поддержку нашу, как братья по вере. Сами видите, наши воины отменно вооружены, – указал на свою друнгу философ. – А в Херсонесе, Хорсуни, – поправился он, – есть железные латники, которым даже стрела и меч нипочём. Мы не оставляем своих братьев по вере, и христианина из того же рабства гораздо легче освободить, чем язычника, потому что все страны мира знают: за каждым христианином стоит Великая Империя и сам Господь Иисус Христос!
Селяне загудели.
– Можем и вправду все загинуть при новом набеге хазарском, – посетовал кто-то.
– И дождя до сих пор ни капли не упало, – прозвучал тонкий юношеский голос.
– Может, из-за того, что боги наши от нас отвернулись, прогневали мы их тем, что в вере своей древней сомневаться начали и словам чужинца внемлем, – рассерженно отвечал кто-то из стариков. – И совета испросить более не у кого, ведь Хорсовит наш погиб.
– Так я же вам ещё с первой беседы рёк, что дерево не может быть богом и дождя оно не даст! – воскликнул философ, пользуясь общей растерянностью. – Ни дождя, ни защиты от врагов!
– Объединиться надобно с другими родами русской Таврики, может, и Киев о помощи попросить. Там, рекут, новый князь, не то варяг, не то нурман, хазар побил и выгнал, и против греков ходил, – возразил Вергун.
– Да что Киев, он далече, а Хорсунь-град вот он, под боком!
– Но смог же князь Бравлин собрать всю Таврику и разбить греков, что тогда ею овладели!
– Однако после ваш князь окрестился и принял Господа Единого! – заметил тут же Иллар. – Мало того, епископ Иоанн Готский, который был тавроскифом, перевёл святое Евангелие и Псалтирь русскими письменами! Я нашёл их в Херсонесе и по ним выучил ваш язык и письмо! Я привёз эту святыню вам, чтобы вы могли самолично услышать голос Бога Единосущего на своём родном языке!
Философ велел воинам достать окованный сундук, открыл его и показал селянам свиток и толстую книгу, сшитую из кожаных листов.
Люди заинтересовались, стали подходить, щупать, смотреть буквы.
– А ведь правда, по-нашему написано, велесовицей нашей! – обрадованно воскликнул молодой знахарь Голубь, бывший у Хорсовита помощником.
– Вот и почитай людям слово Божье, – предложил философ.
Голубь
– Нет, лучше ты сам.
Иллар сел на подставленный чурбак, на другой положил перед собой книгу, вокруг прямо на траве собрались любопытствующие.
Им странно было слышать знакомые слова, слетающие с уст чужеземца, однако столь же странным казалось и написанное, – не понимали они и половины мудрых слов, перемежаемых такими, как «грех», «покаяние», «диавол», «геенна огненная», а также имён инородных, многие из которых были схожи с хазарскими. Много, однако, было и таких слов, как «свет», «дух святой», «троица единосущная», «жизнь вечная». А читал философ так благолепно и вдохновенно, так блистали очи его, что многие подпадали под очарование. Иллар охотно пояснял людям написанное, растолковывал понятным языком все премудрости.
Так продолжалось день и другой.
Спорили меж собой старейшины, склоняясь кто к принятию чужой веры, кто к тому, что сие есть предательство предков. А за это их поддержки в явском мире не получить более никогда, а значит, тем род свой обречь на погибель.
– Не пойму я, что значит «грех первородный», – ворчал дед Щука. – Как это человек изначально в грехе рождается от прелюбодейства, коли любовь нам дана богами и рождение нового человека есть величайшее таинство Рода Всевышнего?! А жёны и матери есть наши богини земные, а не существа греховные. И что значит быть «рабом Божьим», коли мы есть дети и внуки наших Великих Родичей – Отцов и Дедов Небесных… Не дойду я умом, хоть тресни!..
– Что-то не хочется мне после смерти вместо нашего Ирия с богами и предками попасть в какой-то «небесный Иерусалим», – молвил Вергун. – Что мне там, русичу, среди чужих родичей делать? О чём беседу вести?
– Философ так красно речёт и так много ведает, а Византия действительно великая и богатая держава, – возражали другие.
– Мы уже один раз не послушались Иллара, и что вышло? Неужто лепше в рабство хазарское угодить, чем принять дружбу с греками?
– А если нам уйти в горы, в леса и пещеры? – предлагал Гроза.
– С детьми, скотом, скарбом домашним воинству греческому, мыслишь, трудно будет нас сыскать? – строго спросил наставник.
– Неужто они станут из-за нас по горам шастать?
– Станут. Они многих своих же христиан порезали и потопили только за то, что одному и тому же богу чуток по-разному молятся. Вон сколько греков из-за иконоборчества в наши земли переселилось, – одни считают, что нарисованным богам, называемым иконами, можно молиться, а другие – ни в коем случае. А нас, как они говорят, тавроскифов, да к тому же некрещёных, греки и вовсе за людей не считают, одним селением больше, одним меньше…
Русы всё больше понимали, что не сегодня, так завтра им быть окрещёнными сим красноречивым греком, потому что, куда ни кинь, а всё одно клин. Не принять сейчас греческую веру – значит погибнуть от хазар, а не от хазар, так от иных разбойников. Выбор невелик. А помимо того, беспокойство вызывали и воины греческие, которые вели себя пока миролюбиво, но кто знает, как повернётся завтра, если вдруг Иллар рассердится, что люди не хотят окреститься.
Спорили мужи, жёны и даже отроки, и начиналось от тех споров меж людьми разделение. Даже недавние побратимы друг другу противоречили, и во многих семьях тот разлад обозначился, пока окончательно не разделилось селение надвое.