Русь (Часть 2)
Шрифт:
– Я заметил, - сказал Митенька, - что ты жизнерадостный человек, а часто говоришь о смерти.
– Ну как же часто, я не говорю. А если и говорю, то это естественно: смерть - познание всего и верный масштаб для оценки вещей.
Он наклонился к могильной надписи и долго вглядывался в нее.
– "Соня Бебутова, скончалась 17-ти лет в 1840 году". Ей сейчас 91 год. Но в то же время ей так и осталось 17. Пройдет 1000 лет, ей все будет 17. Сроки, очевидно, только для земной жизни, потому что никому в голову не придет сказать, что ей 91 год. И там, наверное, лежат
Он перевел взгляд на другие кресты и старые памятники под березами и долго смотрел на них; потом как-то странно оглянулся по сторонам.
– Что ты смотришь?
– спросил Митенька.
– Говорят, что узники после долгого пребывания в заключении, выйдя из тюрьмы, любят возвращаться с воли, чтобы еще раз взглянуть на нее.
– Ты к чему это?
– Просто так, пришло в голову. Ну, пока пойдем отсюда, - сказал Валентин, встав и оглянув еще раз кладбище.
– Хорошо!
– сказал он.
– И хорошо то, что человек эти врата, ведущие туда, украшает цветами. В других местах тело сжигают и пепел ставят на полочки под номерами. Это уже хуже.
Он вышел с кладбища и как-то особенно тихо и осторожно притворил за собой калиточку.
LVII
Кузнецы провозились с коляской до вечера. Митрофан с Ларькой присутствовали при этом.
– Вот чертовы мастера-то!
– сказал Митрофан, показав на свою окровавленную рубаху.
– Чисто поросенка резал! Заместо того чтобы кольца на ось нагнать, он сварил ее просто, да и ладно.
Кузнец на это ничего не ответил и, сунув ось в горн, стал раздувать мех.
– По делу и мастера видно, - сказал он уже потом и, выхватив клещами ось, стал по ней колотить молотком на наковальне, отчего огненными звездами брызнули во все стороны круп-ные искры, заставившие Ларьку кубарем выкатиться из кузницы.
Митрофан только немного загородился рукавом и, когда задымилась его рубаха, он спокой-но замял огонь руками, сказавши при этом:
– Вишь, вредная какая...
Когда путешественники тронулись от монастыря, Валентин сказал:
– Вот нам разве что сделать: тут есть один богатый купец, живет недалеко, Курдюмов. Так как мы поедем почти мимо, то заедем на всякий случай к нему. Он, может быть, купит твою землю. По крайней мере, у меня будет чиста совесть перед тобой. Это уж я делаю не для тебя, а для себя.
Митенька, хотевший было сказать, что это ему теперь уже не нужно, при последних словах Валентина не знал, что ответить: раз Валентину это нужно было сделать для себя, то, конечно, это его дело.
И Митенька согласился ехать туда, куда не нужно, уже не для себя, а для другого, т. е. Валентина.
Если Митенькой завладевала посторонняя воля и он начинал сознавать незаконность такого положения, то освобождение от гнета воли никогда не следовало непосредственно за возникно-вением сознания о необходимости освобождения.
Сначала у него бывало даже приятное успокоение от того, что, подчинившись чужой воле, он может сам не делать активных усилий.
Потом, когда эта чужая воля скручивала
После этого следовало долгое нарастание возмущения, которое выражалось преимущест-венно в разговорах с самим собой на тему о том, что никто не имеет права распоряжаться им, или этот протест высказывался какому-нибудь соответствующему лицу, причем он развивал это в очень строгой логической системе.
Но, когда он пробовал это же самое доказывать тому лицу, от засилья которого он хотел освободиться, вся его стройная логическая система расползалась, и он сам не находил у себя прежней веры в правоту своих доводов и в свое право на освобождение.
И потому Митенька, чувствуя за собой этот грех, не решался на активную борьбу и против воли продолжал подчиняться, втайне всегда надеясь на внешний случай, который даст ему освобождение.
В данном случае с Валентином у него уже давно явилось сознание бесполезности этих неле-пых разъездов. В самом деле: какой дурак может сказать, что эти странствования с ежедневными возлияниями хоть сколько-нибудь похожи на деловую поездку по продаже имения?
И, наверное, имения продаются совсем не посредством разъездов.
Митеньку сбила с толку спокойная уверенность Валентина: у него был такой вид, как будто он на своем веку продал целые десятки имений. Но, с другой стороны, ему бы, кажется, нужно знать, что Валентин с таким же легким сердцем мог взяться не только за продажу имения, а и всего земного шара.
И теперь Митенька как раз находился в стадии ожидания какого-нибудь внешнего случая, который освободит его от ига Валентина, потому что внутреннее сознание незаконности этого ига у него уже было. И было то, ради чего нужно было освободиться: он стоял у порога совсем новых прозрений, которые родились в нем по дороге от графини. Теперь ему было что защи-щать, во имя чего бороться.
И случай этот действительно пришел после нелепого заключительного аккорда Валенти-новой деятельности.
LVIII
Только было Ларька, выбравшийся на большую дорогу, пустил лошадей, как навстречу показалась в пыли мчавшаяся тройка буланых, запряженных в старенькую таратайку, у которой задние колеса, размоловшиеся на оси, выписывали мыслетё, как пьяные.
– Стой, стой! Куда?
– закричал из таратайки сидевший в ней человек в крылатке и проб-ковом шлеме, повернувшись всем туловищем назад, так как экипажи уже разъехались.
– ...Землю...- неясно донеслось в ответ одно слово из фразы, которую крикнул Валентин, тоже повернувшись назад.
Экипажи остановились. Федюков (это был он), соскочив, подбежал к приятелям и потряс им руки.
Узнав, что они едут к Курдюмову, Федюков, не говоря ни слова, махнул рукой своему кучеру, чтобы он поворачивал лошадей.
– Я вам, кстати, дорогу к нему покажу.
– Да ведь тебе не по дороге, как будто?..
– сказал Валентин.
– Нет, нет, ничего, - отвечал испуганно Федюков, как бы боясь, что его не возьмут.