Русь (Часть 3)
Шрифт:
Хорошая земля была лишь у помещиков. И когда говорили о делах, то непременно рассуж-дали о том, что сделать, чтобы земля не сходила на нет и давала бы хороший урожай.
– Солдат Филипп рассказывал, что в иных местах ее порошками какими-то посыпают, - скажет иной раз Николка-сапожник.
– Порошки тут ни при чем, - говорил кротко Степан, стоя скромно в стороне и помарги-вая больными глазами, - а вот кабы взялись все дружно, по-братски, вспахали бы прямо после уборки, она бы разрыхлела вся и урожай был бы лучше.
– Сроду пахали под
– Оттого-то и идет все хуже, что все норовят не как люди делали, а по-своему пере-вернуть. Уж когда соку в ней нет, тут, когда ее ни паши, все равно много не выпашешь.
– Много не выпашешь, а немного лучше на другой год беспременно будет, замечал Степан, - а на третий год еще немного лучше.
– А когда тебя на погост поволокут, тогда совсем в самый раз будет, добавлял Сенька.
Один раз все после косьбы сидели под копной с прислоненными к ней косами и ели, черпая большими деревянными ложками щи из принесенных ребятишками кувшинчиков и горшочков.
– Да, видно, все свой предел имеет, - сказал кровельщик.
– Никакая скотина больше своего веку не живет. Так и земля, сколько на ней ни ездить, - прибавил он, облизывая ручку своей ложки и качнув назидательно головой.
– Прежде в силе была и рожала.
– Прежде по-божьему с землей обходились, - сказал Тихон столетний, чтили ее, матушку, вот она и рожала.
– Прежде чтили, как матушку, а теперь кроем по матушке, - сказал негромко Сенька.
– Ну, бреши, да не забрехивайся, - строго закричали на него почти все. Только Андрюш-ка с Митькой поперхнулись кашей и упали от смеха животами на землю.
– Хоть бы их нечистые за язык повесили, прости господи, - сказала с гневом старушка Аксинья, принесшая своему старику Тихону обед - размоченный хлеб в воде с луком. Она сердито плюнула в сторону и перекрестилась.
– Бывало, с иконами по ней ходили, - сказала она через минуту, согнав с лица гневное выражение и приняв смягченное и умиленное.
– Как только зеленя весной откроются да земля обвянет, так после обедни всем народом с образами на зеленя. В небе солнышко, жаворонки поют, на траве роса. Стоишь, молишься и кланяешься лбом в нее, матушку, а на душе радость так и трепыхается.
Мужики, в противоположность умиленному выражению Аксиньи, ели с серьезными, как бы равнодушными лицами, не имевшими к рассказу никакого отношения. Но стало как-то тихо: никто ничего не говорил, не зубоскалил.
– Чтили ее, матушку, - опять сказал Тихон, кончив есть и обтирая аккуратно тряпочкой свою ложку.
– Вот, значит, и урожаи бывали, - сказал Фома Короткий.
– А сеяли как!..
– продолжала Аксинья.
– Выезжали с пасхальной свечкой да со святой водой, да еще святили семена-то.
Тихон слушал и, забывшись, держа вытертую ложку в руках, кивал головой, глядя перед собою вдаль.
– А как пойдет, бывало, старик с севалкой святые зерна разбрасывать, на душе светло делается, ровно это Христос
– Вот оно, значит, и выходило, когда все по порядку делали, а не зря, сказал опять Фома Короткий.
– И люди знающие были, - заметил Софрон.
– Знающие... Это что с нечистью-то знались?
– недоброжелательно спросила Аксинья.
– Про нечисть никто не говорит, а бывает такое, что шут его знает что, - не ладится, и шабаш.
– Верно, верно!
– сказали голоса.
– Это бывает: и свечки ставишь, и водой святой брыз-гаешь, - нет, не берет - как заколодило. А что-нибудь такое - глядишь: помогнуло.
– Так, значит, и надо к нечистому на поклон идти, душу продавать? сказала Аксинья.
– Что ж поделаешь? Ежели он хорошее дело помогает сделать.
Сонный полдень стоял над жатвой. Ослепительно белые кудрявые облака столбами подни-мались над желтым, покрытым копнами полем, которое необозримо расстилалось под горячим небом, пестрея белыми рубахами мужиков, красными платками нагнувшихся у своей тощей полоски жниц.
Все стали подниматься, крестясь на восток, утирая рты и поднимая с жнивья кафтаны, на которых сидели.
Потом взялись за косы.
– Уж теперь и неизвестно, чем ее пробовать, - сказал кузнец с нетерпеливым раздражени-ем глядя на ниву, - молитва не берет, слова тоже не берут.
Все молча посмотрели на расстилавшееся перед ними бесконечное поле, как доктор смот-рит на больного, причину болезни которого он найти не может, и начали, как бы нехотя, косить.
XXI
Отъезд Валентина в Петербург для баронессы Нины был полной неожиданностью и "чем-то кошмарным, вроде предзнаменования", как она сама потом рассказывала.
В этот злополучный день она поехала на почту, но уже около поворота на большую дорогу ее охватило предчувствие. Когда же она побывала на почте и там наслушалась разговоров о над-вигающейся возможности войны, то предчувствие возросло до степени такой тревоги, что она немедленно должна была вернуться домой. И вот тут ее ждало то, что перевернуло всю ее девст-венную душу.
Она определенно, как сама потом говорила, почувствовала, что ее ожидает какой-то ужас в доме.
Торопливо выйдя из экипажа, она прошла в комнату, на ходу бросая перчатки, зонтик, паль-то, - ужаса не было. Она заглянула в столовую, гостиную - там все было на своих местах. Тут она почувствовала, что ужас должен быть в кабинете Валентина и что нужно собрать все силы, чтобы решиться войти туда.
* * *
Федюков, оставшись после внезапного отъезда Валентина и приняв к сведению его слова о роме и портвейне, стоявших в шкапу, поставил две бутылки на стол и, усевшись поудобнее, на-чал отведывать то и другое. Потом ему стало холодно, и он, поискав в передней, нашел Валенти-нову кавказскую бурку. Запахнувшись в нее, сел на диван и придвинул к себе столик с вином.