Русь (Часть 3)
Шрифт:
– Почему с самого начала мне не заявили?
– Да кто ж ее знал...
– сказали неопределенно ближайшие.
– Все, небось, к бабкам да к знахарям бегали?
Фома Короткий живо оглянулся на коновала.
– Ходили, что ль, к знахарям-то?
– спросил, несколько смягчаясь, ветеринар, даже с тенью улыбки, как при вопросе об известной ему слабости.
– Был грех, - сказал, застенчиво улыбаясь, Федор, на котором он остановил взгляд.
Лица всех несколько повеселели и как бы приободрились.
–
Фома Короткий опять оглянулся на коновала. Тот мрачно покосился на врача.
Сенька, подмигнув на коновала, толкнул локтем веснушчатого смешливого Митьку, кото-рый едва успел зажать ладонью рот от подступившего смеха.
– Ну, вот что, - сказал, опять нахмурившись, ветеринар, как бы желая сократить неумест-ное веселое настроение, - слушайте внимательно, что я скажу.
Все, всколыхнувшись, плотной толпой подвинулись к столу.
Сема-дурачок с верхней слободы, за которым всегда бегали ребятишки, дразня его, попал в середку и, так как он был ниже всех ростом, выдирался из толпы, поднимаясь на цыпочки, чтобы видеть того, кто сидит за столом, и все-таки вытеснился наперед, стоял и наивно смотрел то на ветеринара, то на Павла Ивановича.
– Ребята, тише!..
– сказал Федор, посмотрев на ветеринара, нахмурившегося на разгово-ры, слышавшиеся в задних рядах.
Все замолчали.
– Эта болезнь, прежде всего, заразная, прошу запомнить, - сказал ветеринар, - от одного животного переходит на другое, если они соприкасаются. Поэтому прежде всего необходима строжайшая изоляция, то есть разделение. Понимаете?
– Понимаем...
– сказали все.
– Дальше...
– продолжал ветеринар, взяв карандаш, - боже сохрани сдирать кожи с пав-ших животных! (Он предупреждающе постучал обратным концом карандаша о стол.) Не говоря уже о том, что так еще больше распространяется зараза на скоте, но и человек может отправить-ся на тот свет, если муха с кожи сядет на человека и укусит его.
Ближние было заулыбались, думая, что начальство хотело этим сказать что-то смешное, но, увидев, что лицо врача серьезно, тоже приняли серьезный вид. Только Сенька сзади что-то сказал Митьке, и тот фыркнул в ладонь, которой не успел зажать рта.
– Держать скотину изолированно, в стойлах. Закапывать глубже и поливать это место известкой, - продолжал ветеринар, в то время как Павел Иванович несколько приподнял голову на звук заглушенного Митькиного смеха и строго оглядывал толпу, как бы отыскивая нарушите-ля порядка.
– Ну, а теперь...
– сказал ветеринар, беря с левой стороны стола какие-то листы и пере-кладывая их на середину, - теперь подходите по очереди и говорите, у кого сколько скота подохло и сколько осталось живых.
Мужики переглянулись; а некоторые, слишком вылезшие наперед, попятились обратно в толпу. На
Сенька переглянулся с соседом и, перестав усмехаться, сказал негромко:
– Вон дело-то куда пошло...
Все ближние оглянулись на него. А задние, вдруг отделившись от толпы и пригинаясь, чтобы их не увидели через головы от стола, юркнули за ракиты, потом за угол и бросились к своим дворам.
– Сгоняй скотину!
– кричали они громким шепотом на баб, обомлевших от испуга, и, не дождавшись их, сами открывали ворота, выгоняли, как на пожаре, овец, телок, коров и велели ребятишкам гнать их под бугор.
И, судя по тому, как быстро исчезали, точно куда-то проваливались со дворов коровы, видно было, что практика в этом деле у мужиков была широкая.
Только Захар Алексеич не пошел сгонять свою овцу, сказавши:
– По дворам не пойдут, по дворам ходят, когда подати собирают.
Сема-дурачок, имевший одну коростовую телку, стоял с раскрытым ртом и то смотрел на начальство, то пригибался и заглядывал под локти, чтобы видеть, что делается на дворах.
– Ну, сколько у тебя скота?
– спросил ветеринар, обращаясь к Ивану Никитичу.
Тот испуганно вытянулся, потом, оглядываясь, попятился было назад, но сзади стоял плот-ным кольцом народ, ему некуда было податься.
– Три живых, одна подохла, - сказал он растерянно.
Ветеринар что-то отметил у себя в бумагах карандашом.
– А у тебя сколько?
– спросил он, обращаясь к Семе-дурачку.
Тот сначала оглянулся назад, думая, что другого спрашивают. Но Фома Короткий, все время зорко следивший за направлением взгляда начальства, сказал, поспешно дернув Сему за рваный рукав:
– Тебя спрашивают.
Сема сначала окаменел, а потом вдруг быстро сказал:
– Четыре околетых, одна живая.
Все переглянулись.
– Дурачок, а лучше умного сообразился, - сказал негромко кузнец.
Ближние к кузнецу оглянулись, и вдруг запись сразу пошла живее. Мужики уже сами подходили к столу, только слышалось:
– Две живых, четыре околетых...
– Две околетых, живых нету...
Все с повеселевшими лицами отходили от стола с тем выражением, с каким отходят ново-бранцы, не годившиеся при осмотре для службы и получившие чистую.
Только один Иван Никитич, плюнув, отошел мрачный и расстроенный в сторону. Он, не разобравшись, показал столько скота, сколько у него было в действительности. Что будет из этой описи, неизвестно, а если будут выдавать пособия, то Сема-дурачок сообразил, а он, хозяй-ственный и аккуратный мужичок, - не сообразил. Один из всех.