Русь и Орда Книга 2
Шрифт:
– Без всякого выкупа, хан. Я дам тебе пайцзу, с которой тебя выпустят из Сарая и не задержат нигде в пути.
– Если ты не насмехаешься надо мною, оглан, то я теперь не знаю, что о тебе думать. Конечно, это ты, а не Тулюбек-ханум… И мне не следовало называть твою русскую кровь тяжелой: настоящий татарин поступил бы со мною иначе. У нас жестокие обычаи.
– Очень жалко, хан, что мы это понимаем и все-таки делаем не так, как следовало бы делать.
– Это правда, племянник. Но разве это выдумал я, или мои отец, или мой брат? Так уж у нас повелось издавна, и все так делают. Но пусть никто не скажет, что у Хаджи-Черкеса не хватает благородства
– Погоди, хан, – сказал Карач-мурза. – Ты хорошо сделал, и если так будут делать другие, то наши города и наши кочевья отдохнут от крови. Теперь, когда я знаю, что ты нам больше не враг, я прикажу возвратить тебе твою саблю и твое личное имущество. Всех пришедших с тобою воинов спросим – кому они хотят служить, тебе или Тулюбек-ханум? И те, которые пожелают возвратиться с тобой в Хаджи-Тархань, будут отпущены, каждый со своим конем и оружием. Но все награбленное в городе и все ваши лишние лошади будут отданы моим воинам, потому что я не хочу подвергать Сарай вторичному разграблению.
– Да воздаст тебе справедливый Аллах за твое великодушие, оглан! И если при мне кто-нибудь скажет о тебе плохо, я уже знаю, как надо будет ему ответить! – с этими словами Черкес еще раз поклонился и направился к двери. Но прежде чем отворить ее, он обернулся и сказал:
– Я помню твоего отца, оглан. Его все любили. Да пребудет с тобою Аллах, оглан!
Когда хан Черкес вышел из зала, складки балдахина раздвинулись, открыв сидевшую на троне Тулюбек-ханум.
– Ну, что теперь скажешь, хатунь? – не без некоторого самодовольства спросил Карач-мурза. – И продолжаешь ли ты думать, что лучше было его убить?
– Может быть, он в сдержит свою клятву, оглан. Но все-таки убить было бы надежнее.
– Нет, ханум. Умертвив Черкеса, мы создали бы, вместо его, другого врага, не менее опасного: его сын Каганбек, оставшигося владетелем Хаджи-Тархани, непременно пытался бы отнять у тебя престол и отомстить за отца. А теперь мы знаем, что с этой стороны можем не ожидать нападения и что тумены Хаджи-Черкеса не усилят никого из наших врагов.
Тулюбек– ханум хорошо понимала правильность всего это и сама удивлялась – почему ей так трудно признать это открыто? Слова Хаджи-Черкеса о том, что царствовать теперь будет Карач-мурза, а на престол сядет во всем покорное ему «чучело», застряли в се памяти как пропитанная ядом заноза. И даже сознавая, что Карач-мурза поступает разумно, ей теперь не хотелось с ним соглашаться, хотя самой себе она едва ли отдавала отчет в том, что ее к этому побуждает. Все же она не позволила темным чувствам восторжествовать над благоразумием, к которому примешивалась и немалая доля искренней признательности. Вспомнив, что обязана Карач-мурзе престолом и что он держит в своих руках ту силу, которая может ее с престола сбросить, она ласково сказала:
– Все это истина. Но для того чтобы за несколько минут врага сделать другом, нужно уметь говорить с ним так, как ты говорил с Хаджи-Черкесом. У тебя золотая голова и благородное сердце,
– Мне ничего не нужно, ханум, кроме того, чем ты меня уже даришь.
– Сердце и любовь маленькой Тулюбек давно и навсегда отданы тебе, царевич. Но великая хатунь хочет, чтобы ты был ее главным военачальником и первым советником, чтобы, кроме нее, во всей Орде не было человека выше тебя! Она даст тебе много золота и много новых земель и новелит называть тебя великим огланом!
– Пусть наградит тебя всемогущий Аллах, ханум, и пусть. Он сделает твое царствование счастливым и долгим! Я не заслужил таких высоких милостей, но обещаю служить тебе верно, доколе ты сама этого захочешь.
– Я всегда буду этого хотеть, царевич! И пусть Аллах нам во всем поможет, как помогал до сих пор. А сейчас можно звать людей.
– Все уже ожидают, ханум, – ответил Карач-мурза и несколько раз хлопнул в ладоши. Дверь тотчас отворилась, и в зал вошел, с низкими поклонами, богато одетый мужчина средних лет, красивый, но уже начинающий полнеть. Это был Улу-Керим, только что получивший от великой хатуни звание везира.
– Мулла здесь? – спросил его Карач-мурза.
– Здесь, благородный оглан.
– Пусть войдет первым. А потом впускай темников, князей и иных вельмож. Объяви всем, что после целования Корана начнется пир.
Глава 41
Пока в Орде происходили все эти события, на Руси также не затихала борьба между князьями, претендующими на верховную власть.
Тяжела была судьба русского народа: несмотря на природное миролюбие и извечную мечту о тихой жизни «по правде Божьей», всегда он оставался далек от этого своего идеала, ибо жизнь бросала его из одной войны в другую, и только путем многовековой вооруженной борьбы удалось ему отстоять свою независимость и выковать свое прочное государственное единство. Но все же, на протяжении нашей тысячелетней истории, ни одному русскому государю не пришлось воевать столько, как Дмитрию Донскому.
В напряженной борьбе с Суздальскими князьями и в постоянных походах против удельных властителей, не желавших подчиниться Москве, прошло все его отрочество, а с 1368 года, едва достигнув восемнадцати лет, он вступает в пятнадцатилетнюю полосу беспрерывных и часто одновременных воин с великими княжествами Тверским и Рязанским, с Литвой и с татарской Ордой. И только лишь военный гений, несокрушимая воля и умение подобрать себе достойных помощников, а главное, – любовь и доверие русского народа обеспечили Дмитрию победу над всеми врагами и определили дальнейший великодержавный путь Руси.
Не прошло и месяца после того, как князь Михаила Тверской поцеловал крест Дмитрию и был отпущен из Москвы, – как здесь уже стало известно, что он поспешно укрепляет свою столицу и собирает большое войско. Цель этих приготовлений была совершенно очевидна, а потому Дмитрий Иванович, чтобы не дать противнику времени завершить подготовку, – не ожидая дальнейших событий, сам сейчас же послал свою рать на Тверь. Предупрежденный об этом боярином Вельяминовым, Михаила Александрович успел бежать Литву. Узнав о том, князь Дмитрий штурмовать Твери не стал, а простоявши под ее стенами два дня и для острастки разорив посад, отошел обратно к Москве.