Русь Мiровеева (опыт «исправления имен»)
Шрифт:
Обратимся к истории уже русской. Предок Дома Романовых, а точнее, давшего России Романовых рода Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых, носил имя Федора Кошки. Кошъ (кошь) — корзина, короб, а с другой стороны — жребий, судьба. Изображения корзины, короба с рыбой и бутылью красного вина (короб также и рыба и корабль) часто встречаются в римских катакомбах, а в средневековой Европе так изображалась святая Грааль — Чаша с Кровью Христовой. А у кельтов та же самая чаша — это котел, наполненный то жертвенной пищей, то огнем. Между прочим, у героя нашей сказки где-то в соседнем царстве есть «брат Кош», к которому Кощей Бессмертный ездит «на крестины». С другой стороны, на средневековом русском языке кощей — тот, кто ведает лошадьми в дружине князя, кто ведет запасную лошадь для князя (Словарь русского языка XI-ХII вв. М., «Наука», 1980, с. 398). Но Федор Кошка — сын знаменитого Андрея Кобылы, родоначальника не только Романовых, но и Колычевых, Мотовиловых, Шереметевых… А ведь «исполнение имени» совершилось с поразительной точностью: после брака Иоанна Грозного с Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой родовая линия последней прямо становится «запасным родом», а в 1613 году восходит на престол как вторая, «вместо» Рюриковичей династия Московского царства. Почему? Вспомним, что именно Андрей Кобыла, приехав в Москву из Великого Новгорода, устраивает династический брак Симеона Ивановича Гордого с тверской княжной Марией Александровной, тем
Итак, «русский Мерлин»? А почему нет? В те времена Русская Церковь, строившаяся не только греками, но и варягами, связанными с кельто-ирландским духовенством, также долгое время отвергавшим диктат Рима, еще не пережила новгородско-московского разделения XV века, не была «подморожена» (по выражению К. Леонтьева) беспощадною, «авраамической» правотою Стоглава. Интересно, что британский исследователь Роберт Грейвс упоминает в связи с кельто-ирландскими королевскими преданиями Caer Vediwid — «замок совершеннейших» и Caer Vandwy, — «замок высочайшего» (см. Robert Graves. The White Goddess. New York, 1958. р. 103). Но так ли далеко от «совершеннейшего» и «высочайшего» до «бессмертного»? Здесь есть над чем подумать. Замечательно, что сам Вейдевут (имя которого часто писали как Ведивит или Вендивит, почти как у Грейвса!), живший, по преданиям, в III веке по Р.Х., приносил жертвы под сохранявшимся до середины XIX века вечнозеленым (цвет Кощея!) дубом на равнине Романове или Ромово при слиянии рек Дубиссы и Невяжи. (см. в т.ч. Сборник материалов по истории предков царя Михаила Феодоровича Романова. Изд. Костромской губернской ученой архивной комиссии. Ч. 1.СП6., с. 52). Итак, «зеленый старик», сказочный Кощей Бессмертный — предок русских царей? Или, по крайней мере, их «метапредок»? Не более и не менее.
Более. Сказка наша раскрывает иные пласты, еще более загадочные, где христианское предание соприкасается с доязыческим первоначальным. Кроме самого Спасителя, оба они знают только одного истинного царя-священника, «без имени, без родословия», предшествующего Аврааму и соответственно всей авраамической религиозной ветви, более того, первичного по отношению к ней и к присущему ей морально-социальному и правовому пафосу, создавшему многовековую цивилизацию, как, впрочем, и к идолопоклонству «язычества». Это Мелхиседек. Царь вне цивилизации, вне «смерти и времени», «царящих на земле» (Вл. Соловьев). Тот самый истинный царь melekh, эонически пребывающий в мироздании, совечный ему, тот самый, по чину которого, согласно Апостолу Павлу и всей православной традиции, священствует Сам Спаситель.
Фольклористика XIX-ХХ веков разъясняет нам, что Кощей — это зима, а смерть его — торжество новой жизни, юной любви, которую тще ищет Кощей… Что ж, отчасти это верно… Ведь в древности праздник солнца приходился именно на зимнее солнцестояние и именно в этот день, день Sol Invictus постановил святой Константин праздновать Рождество Солнца Правды, Которому поклонились цари-волхвы, цари Востока, цари от царя Мелхиседека, цари «Кощеева посвящения».
Но царство Мелхиседека, в частности, в русской народной книжности, накладывается на царство пресвитера Иоанна, баснословное Беловодье, которое искали калики перехожие, странники, староверы. Но и сам «пресвитер Иоанн» — это тот любимый ученик, который, согласно каноническому евангельскому корпусу, не умрет до скончания земного века (Ин. 21.22), сам Иоанн Богослов. Если это так, то в этом случае нам известны только очень поздние редакции сказки о Кощее. Но даже из них ясно, что вроде бы убивающий Кощея Иван-царевич это тот же самый Кощей, его другой, друг, а вражда и даже смерть — только иной облик любви. «Любите врази ваша»… Не случайно Кощей бессмертен (a-mors), и перед нами таинственный смысл самозаклания царя-священника по образу предвечной жертвы Сына Божия. Кстати, гниение плоти Кощея, источающей отвратительный запах, сожжение ее в огне и превращение в пепел — точное описание стадий «Великого Делания» средневековых философов, в котором Мастер и Камень суть одно. Смерть Кощея оказывается условной, он был и остается Бессмертным. Раздвоение же Ивана-Кощея и наделение одной из его половин "отрицательными смыслом вполне естественно, неизбежно и исторически необходимо: цари-жрецы, кроме «благодатного остатка» в лице евангельских трех царей, вырождались чрез принесение «жертвы кровавой, человеческой». И вот уже внеисторический Иван-царевич из Иоанна Богослова, любимого ученика Христова, исторически неизбежно превращается, помимо своей воли, в воинствующего насадителя «доктрины» Добрыню Малховича (тоже, кстати, «царевича»), но и предшественника Вассиана Топоркова, Малюты Скуратова и Феофана Прокоповича, творцов «концентрационной вселенной», в которой «умное золото» Кощея Бессмертного будет в конце концов заменено материальным золотом, закатной, как бы християнской цивилизации, вселенской пародии.
Но не менее таинственна (таинственна!) и Марья Моревна. Ведь простой перевод ее имени означает: Мария Морская. Кто это? Вспомним — равноапостольная Мария Магдалина, просветительница Галлии, согласно «Золотой легенде», своего рода Четье-Минее средневекового Запада, высадилась близ Марселя, в Сен-Мари-де-ла-Мер, и с тех пор в Европе (потаенной, не «среднего европейца» буржуазной Европы!) ее считают покровительницей моря, матерью моря (mere de la mer), не только моря моряков, но и «моря философов», Stella Maris. «Иногда рассказывается, что Мария Магдалина была невестой Иоанна Богослова, отвергшего брак с ней из любви к девственности и ради полного служения Христу», — пишет С.С. Аверинцев в Энциклопедии «Мифы народов мира» (М… 1988, т.П. с. 117). Легенда эта лукава, как и многие из легенд, призраками бродивших по Европе, но она вполне могла дойти и до Руси, бывшей до ордынско-московского перелома, особенно на севере, ее частью. Но если это так, то еще более ясно, что разделение Кощея и Ивана — позднее и мнимое. Как и смерть Кощея. А русское предание гласит, что по морскому пути «на запад солнца» Мария Магдалина побывала в Риме и вручила императору Тиберию яйцо, ставшее в руках кесаря огненно-красным. Кощеево яйцо. Царское яйцо. Свидетельство о Воскресении Царя и Иерея по чину Мелхиседекову.
Недавно был опубликован второй том документов и материалов, посвященных Федору Ивановичу Тютчеву, предки которого, кстати, служили при московском дворе вместе с боярами Кобыличами (Захария Тютчев упоминается в летописях как дипломат). Замечателен рассказ знаменитой фрейлины Смирновой о похоронах Николая Первого. На слова ее о том, что Царству Русскому приходит конец, Тютчев произнес одно слово: Мелхиседек.
«ПОДСТУПАЛ Я ВНОВЬ К МОСКВЕ СО СЛАВОЙ»
К МЕТАФИЗИКЕ САМОЗВАНЧЕСТВА
Всех нас долго и упорно учили будто бы история «не
Почему в конце концов, наблюдатель истории не оказывает на нее обратного воздействия, буквально не реализуя знаменитую формулу о «политике, обращенной в прошлое»? Более того, в этом случае все «варианты поведения» истории оказываются в одинаковой степени верны и подтверждаемы, в том числе и археологически. Так, ту же самую знаменитую библиотеку Ивана Грозного можно искать (и найти!) и в Москве, и в Ярославле, и в Новгороде! Когда Патриарх Никон строил свой Новый Иерусалим в семидесяти километрах от столицы, это был тот же самый Иерусалим, что и в отдаленной Палестине! Да и нынешний конфликт по поводу Царских останков в этом контексте лишается всякого смысла, поскольку истинное значение имеет не их физическое нахождение на Урале, в Брюсселе или в Ленинграде, но метафизический акт веры в святость Царственных мучеников (то есть все та же «позиция наблюдателя»).
Интересные соображения в связи с «поведением истории» высказал современный философ Александр Дугин в своей статье «Время Ляпунова», опубликованной в его книге «Тамплиеры пролетариата» (М., Арктогея, 1997). Дугин утверждает, что в некий момент, в некоей точке, события начинают происходить принципиально «неправильно» (разумеется, с точки зрения обыденной «правильности») в связи с начавшимся изменением структуры самого времени. Тогда «отменяются» все устойчивые правила, законом становится аномия. Самого Дугина интересует прежде всего метафизика революции, но замечания его о «времени Ляпунова» в истории оказываются гораздо более широко применимы. Впрочем, тема «метафизики самозванчества» от «метафизики революции» вовсе не далека. Если развивать посылки Дугина дальше, легко прийти к выводу, что эта точка, собственно, находится не где-то на линии предыдущего (не «ляпуновского») времени, а всюду, везде, и, разумеется (что одно и то же), нигде. Собственно говоря, «правильного» развития событий нет и быть не может, существует лишь «сад расходящихся тропок» (Хорхе Луис Борхес). По сути, речь идет о той самой множественности состояний бытия, о которой в XX веке писали такие разные авторы, как Рене Генон, Джон Данн, тот же Борхес.
Противоречит ли это христианской картине мироздания? Если под христианством понимать западное, линейно-историческое, морально-триумфалистское прочтение Библии, совпадающее, по сути, с теорией «прогресса», то, разумеется — да, противоречит. Но является ли оно действительно христианским, то есть православным, право славящим Бога и Его творение? В Никео-Цареградском Символе веры есть лишь одно указание историко-хронологического свойства — «распятаго же за ны при Понтийстем Пилате». Да, если принять за основу хронологии Скалигера и Петавиуса (а мы, в отличие от Фоменко и Носовского, не отвергаем ее, а принимаем как одну из бесконечных, наряду, разумеется, с «новой», то мы с полным основанием можем утверждать, что речь идет именно о 33-м годе от Р.Х. (с соответствующей поправкой на 7 лет), и будем на сто процентов правы, как столь же правы эту хронологию отрицающие. Но для православного христианина Тайная Вечеря, смерть и Воскресение Христовы образуют центрическую точку истории и космоса. Эта точка искупительной жертвы Богочеловека и есть та самая основная метафизическая точка, беспрерывно рождающая бесконечную множественность состояний бытия, все тот же самый «сад расходящихся тропок». Об этой жертве Апостол говорит, что человек искуплен «честною кровию яко агнца непорочна и пречиста Христа, предведеннаго оубо прежде сложения мiра, явльшагося же в последния лета вас ради» (1 Петра, 19-20). Если точку Жертвы Апостол именует и домiровой и последней во времени, то совершенно очевидно, что она и есть нигде — и повсюду сущая альфа и омега, приснорождающая все «множественные состояния». Но даже на видимом уровне она не может быть единственной: ведь непрерывно, а вовсе не единожды совершаемая Божественная литургия есть не образ этой Предвечной Жертвы, как у протестантов, и не ее магическое повторение, как у католиков (где отсутствие призывания Святаго Духа делает священника «превращателем» вина и хлеба), но сама эта Жертва при Понтийстем Пилате, в одинаковой степени привязанная и не привязанная к исторической Палестине, как, впрочем, и вообще к любому историческому времени. Именно об этом и повествует знаменитая «Новая Скрижаль», по которой русский человек XVI века познавал основы веры. Но если точка Жертвы всегда и везде, то именно из нее истекает «время Ляпунова», буее мiра", всякое юродство и всякое Царство. «У Бога всего много» — это народное присловье оказывается «томов премногих тяжелей», даже если эти тома написаны «в защиту родной истории».