Русь на переломе. Отрок-властелин. Венчанные затворницы
Шрифт:
— Во-во… и я так мыслю, боярыня. Гляди, и написано уж: «Твой, осударя великова, раб недостойный Артемошка»… Вот, написал.
— Слава те, тетереву… Другой лоскут харатейный бери. Еще одну с энтой — писулю строчи. Да поживее. В церковь мне пора. И то с тобою время упустила, грешница я великая, часов положенных не молила…
И пока боярин быстро переписывал копию с доноса, старуха, обратясь лицом к иконам, усердно шептала молитвы, перебирая узлы лестовки.
— Готово, — складывая оба доноса в виде писем, сказал боярин.
— Ну, и ладно. Вот, воску
— Ну уж, не учи, боярыня. Не овсе и глуп я… Вот сама поглядишь, коли охота, на человечка на мово.
— А он поблизу, дворовый? С «верху» али в теремах?.. Ну, скажи… И то, погляжу, кому ты так уверовал?
— Увидишь. Свою девку посмышленей да повернее спосылай в трапезню в людскую. Челядь там вся дворцовая, гляди, за столами теперя. Время самое. Пущай Сеньку Вятича, истопника палаты Постельничьей вызовет умненько, сюды приведет. Ровно бы за делом каким. Родня бы зовет али бо што…
— Сделаем, не учи…
Старуха поднялась, покликала за дверь:
— Федоску мне позвать!
Сказала и сама скрылась за дверью, чтобы лишние очи не видели и не знали, кто сидит у боярыни, с кем она долгие, потаенные речи ведет.
Через минуту старуха вернулась в горницу. Села, снова принялась шептать молитвы.
Хитрово подвинул к себе тяжелую Библию, лежащую на столе, раскрыл, раньше сунув оба письма под книгу, и стал перечитывать давно знакомые священные предания. Говорить обоим больше не о чем было.
Так прошло около четверти часа. Раздался стук в дверь и сильный молодой мужской голос нараспев произнес обычную молитву:
— Во имя Отца, и Сына, и Духа Свята:
— Аминь… Входи, хто тамо? Ково Бог дает? — отозвалась боярыня.
Дверь распахнулась, снова закрылась, и у притолоки обрисовалась фигура парня лет двадцати пяти, одетого просто, но очень чисто, даже щеголевато.
Сукно на казакине тонкого сукна. Ворот рубахи был так красиво и тонко расшит, что невольно все обращали внимание на художественную работу. Светлые волосы были приглажены. Усы и бородка едва пробивались. Скуластое некрасивое, но очень доброе лицо словно озарено было открытыми голубыми глазами. Невысокий, но широкоплечий, грудастый парень производил впечатление очень сильного человека, не знающего о своей силе, не дорожащего ею. Переминаясь с ноги на ногу, он, после обычных поклонов, мял в руке свою шапчонку и ждал, о чем его спросят.
Особенно расцвело его лицо и усерднее обычного добил он челом, когда узнал за столом фигуру боярина Богдана Матвеича.
— Здорово, Сеня, — ласково обратился к истопнику Хитрово. —
— Живем, покуль Бог милует. Твоими молитвами да заступой, боярин ласковый, — нараспев, по-вятски отвечал истопник. — Бог милости послал: сынишком наградил, слугой тебе верным, вечор только… первеньким… — словно не вытерпев, с поклоном доложил счастливый отец, и лицо его буквально просияло, голубые глаза стали лучистыми, будто загорелись внутренним ярким огнем.
— Поздоровь тебя, Боже, и с подружием твоим! Крестить зови, коли так. Слышь, не откажу… Да буде, неча половицы лбом пробивать, — с улыбкой произнес Хитрово, поднимая Сеньку, который при неожиданной милости так и ринулся в ноги боярину. — Буде, буде! Встань! Слышь! — отымая полу кафтана своего, которую целовал парень, приказал боярин. — Ты мне не поклонами — делом окажи: готов ли на послугу?
— Господи… да я… Да в огонь, да, повелишь, душу свою… да… — начал было парень…
— Ладно. Помолчи. Слушай, што скажу. Сделай, как велю… Вот и увижу, так ли все. оно.
— Приказывай, — только и ответил парень. И в этом одном слове было так много искренности, готовности и силы, что боярин невольно переглянулся со старухой, которая с одобрительным видом закивала ему головой, словно говоря племяннику: «Можешь. Смело доверяйся парню».
— Ладно. Поглядим, сказал слепой. Только наперед знай, Сенька. Дело такое… Мне — пыткой, тебе — головой за него не заплатить бы… И клятву… заклятье великое принять приведется…
— И заклятья не надо. Моя голова — за тебя пущай, боярин. Без твоей помочи ни радости б нам не знать с Парашей… И на свете меня бы уже не было. Не своей — твоей головой челом тебе бью. Твори, што хочешь! И клятву дам, хошь на пречистом теле Христовом, на Честном Кресте Ево… Што повелишь — сделаю! Пытать станут — про тебя словечка не скажу…
— Ладно, ладно… Оно все и добром, гляди, может завершиться. Тогда тебе такие милости будут, што и во снях не видал…
— Приказывай, боярин…
— И тебе, и женке твоей… И крестнику моему. О нем уж особливо подумаю…
— Приказывай, боярин!
— Ладно, ладно, не спеши. Все обсказать надоть… Когда черед твой печи топить в опочивальне в царской? Скоро ли?
— Наутро, государь.
— Ин, и добро. И мой перед наутро же с докладом у царя быти. Видимо, Господь ведет. Вороги на нас, на меня, на весь род наш взялись. Сбыть их надо, Семенушка. Допоможешь ли? Ась?
— Приказывай, боярин! Глазом мигни! Живым кажнаво руками разорву! Зубами заем…
— Рвать не придется. Каты их порвут, мастера заплечные, палачи осударевы. Лих, сильны вороги. Умненько треба дело вести… Допоможешь ты, Сеня?
— Приказывай, боярин!
— Ну, видно, и вправду доброхот ты нам, всему роду нашему. Идем, при иконах, при святых, на Честном Кресте да на Евангелии обет дай…
Парень быстро двинулся к переднему углу, где, озаренные тихим светом лампады, поблескивали своими чеканными окладами образа, украшенные жемчужной обнизью и дорогими каменьями.