Русалим. Стихи разных лет

Минаков Станислав Александрович

«…вот именно, между. Меж властных пространств…»

…вот именно, между. Меж властных пространств,укрытых снегами сбежавшего лета.Тристан без Изольды – то ль в транспорт, то ль в транс;ладонь ему жжёт неподъёмная лепта.…почти непроглядны. Черны ли? Вполне.Но грезятся между разлук-расстоянийумытые звёзды на тёплой волнеи ноги, входящие без одеянийв летейское море. А третий катрендаётся труднее. Что делают двое,попавшие в непредусмотренный плен?Шуршат за Лаврушинским павшей листвою —часа полтора, чтоб расстаться опятьна месяцы злые (без малых изъятий)и память хмельную прокручивать вспятьвзамен говорений, глядений, объятий,и в пятом катрене – опять – восемь сотмеж них километров сплелись осьминогом.Кто стоик, тот стоек: вне ласк

и красотживёт, находя утешенье в немногом.«Молчит этажерка, а с нею – тахта, —сказал Винни-Пух, – не дождёшься ответа…»Но вспомни, неспящий, а что тебе та,родная чужая, сказала про это?«Не в ней лишь, – сказала, – не только лишь в нём, отдельно, живёт это нечто, а между:царапает небо и общим огнёмгорит и трепещет, рождая надежду».Что ей ты ответишь? …Настала зимаи стынет скрещение лучиков слабых —почти что не видных, дрожащих весьма —над сирой планетой. Задумчивый лабухглядит на старанья двоих, на тщетуи пальцы замёрзшие трёт об одежду.А двое – хватаются за пустотуи дышат, и живы… Вот именно, между.Октябрь 2005 г.

Из Песни Песней

Та, которая хлеба не ест совсем,та, которая сладостей со стола не берёт,та – поправляет чёлку семижды семьраз, и к бокалу её приникает рот.Красное – на губах, а снизу – огонь внутри.Она пьёт саперави терпкую киноварьи затем говорит ему: «Говори, говори,о мой лев желанный, о мой великий царь!»Он лежит на ковре, весь в белом и золотом.Он уже не вникает, что Леннон в углу поёт.«Сразу, сейчас, теперь… Но главное – на потом», —думает он, дыша. И тогда – встаёт.В эту ночь у жезла будет три жизни, три.Будет семь жизней дарёных – для влажных врат.Он говорит: косуля, смотри мне в глаза, смотри.И тугим. языком. ей отворяет. рот.Чуткой улиткой ползёт по её зубам.Что ты дрожишь, родная? – Да, люб, люб, люб —тяжек и нежен, бережный, сладок! Дам —не отниму от тебя ненасытных губ.Ночи неспешней даже, медленней забытья,он проникает дальше, жаром томим-влеком, —ловчий, садовник, пахарь, жаждущий пития.И у неё находит влагу под языком.Там, на проспекте, возникнет авто, и воткрест окна плывёт над любовниками по стене.А он переворачивает её на животи ведёт. ногтём. по вздрагивающей. спине.И когда он слышит: она кричит,то мычит и саммм, замыкая меж них зазор.И на правом его колене ранка кровоточит —где истончилась кожа, стёртая о ковёр.

«Моя ягодка, – пишет она ему, – сладкий мой виноград…»

«Моя ягодка, – пишет она ему, – сладкий мой виноград», —мужику седоватому лет сорока шести.Изо всех когда-либо к нему обращённых тирадэту – уж точно – тяжеле всего снести.Сорок тыщ километров длится меридиан,отсекая меж ними пятидесятую часть.Сердце сжимается, старче, но не ложись на диван,наглядись на экран монитора всласть,где мерцает со спутника сброшенная строка.Посмотри хорошенько: может, её и нет?…Отомри, не стой, как безмозглый братан суркана бутане столбом. Это и есть Internet.Но виртуальны не были: набережная, река,аттракцион – обозрения синее колесо,солоноватые плечи, бережная рукаи на подушке млечной откинутое лицо.Вновь перечтёшь, и тотчас вспомнится наугад —призрачной давности, видимый как сквозь сад, —непостижимо сладкий, сладостный виноград —в пальцах её на клавишах, двадцать секунд назад.Чем же дотянешься, «ягодка», до лядвей её, ланит?Стисни колени крепче, уйми этот жар планет.Чего тебе надобно, старче? Пространство тебя – хранит.Буквы займут вакансию. Это и есть Internet.1 января 2006 г.

Кафе «Третiй Рiм». Зимний вечер в Ялте

Остановись, мгновенье! Ты не стольпрекрасно, сколько ты неповторимо.И. Бродский, «Зимним вечером в Ялте», январь 1969

Хотя повырастали из одёжНад пропастью во ржи (при чём тут рожь)……И всё же это пропасть – пропасть всё ж…А. Межиров, «Прощание с Юшиным», 1971

I

Окраина Имперьи. «Третiй Рiм»:мы спрятались в кафе – меж временами.Глядим на шторм и молча говоримо мучениках царственных. Над намибело витает облако белым —четыре девы, мальчик в гюйсе 1 синем;царёвы дети дочерьми и сыномнам собственными грезятся – самим.

II

Пять

ангелов – пять деток убиенных.От фото, что в Ливадии на стенах,глаз не отвесть! И нового письмаикона есть, пронзительна весьма,в Крестовоздвиженском дворцовом храме,куда и мы в смятении и срамевсё ж, бледные, ступали на порог —о тех скорбя, чью смерть предрек пророк.

1

Гюйс – здесь: большой воротник (с тремя белыми полосками) на форменке – матросской верхней суконной или полотняной рубахе.

III

Чья смерть страшна, у тех прекрасен лик.Но горяча растравленная рана.…Анастасiя, Ольга, Татiана,Марiя, Алексiй… В случайный бликвмещён фонарь – на дамской зажигалке.Тебе – эспрессо, мне – с жасмином чай.И в поле зренья вносят невзначайпернатый трепет голуби и галки.

IV

Когда ты ищешь сигарету в пачкерукою правой – северной батрачки,подаренный серебрян перстенёк —на среднем пальце – кажет мне намёкна аристократичную фривольность.Суп луковый прощаем за сверхсольность,поскольку наблюдаем за стекломмир внешний, нас хотящий на излом.

V

В надрыве, доходящем до истерик, —безгрешна чайка с именем «мартын».Безгрошным Ялта – краденый алтын.Знай: грецкий «ялос» означает «берег».Путины нет. На ялосе путанастоит в безплатной пустоте платанаянварской, одинёшенька. Видать,здесь витязей на брег не ходит рать.

VI

О! Видишь – в вышиванках малороссы.Ты спрашиваешь, что они несут?Скорей всего, херню. Твои вопросысмур прикровенный из меня сосут.Ни сейнера на рейде, ни фелюки.Маяк, который нынче будет кость,застрявшая в кривом зобу падлюки,сквозь сумерки моргнул… Причём здесь злость?

VII

Ау, коньяк! Салют тебе, «Марсель»!Донецкий бренд, неведомый досель,гортань неприхотливую согреет.Над маяком баклан упорный реет.Хохол, грустя, «спiває пiсняка»;ему бы вторил жид наверняка,но вот кацап, гадюка, дню довлеет —и не поёт, а мекает и блеет.

VIII

Да мы ж с тобой горазды песни петь!К моим очкам твоя преклонна чёлка.Давай же пожужжим, златая пчёлка,ужели звуки не раздвинут клеть?!Соединяет мелос, а не плеть.Хотя и в это верится всё реже.Любившему сидеть на побережьедобавь пииту в невод или сеть:

IX

какой дивертисмент бы ни лабал ты,иным пейзажем тешатся прибалты —те братья, что всегда уходят в лес;теперь у них вояки из ССназначены героями народа.Скажусь Козьмой, блюдущим политес:«Леса, моря и горы суть природа;се наша мать! С народами – и без».

X

Мы тоже мир. Спасаемый иль адский?О нас ли плакал праведник Кронштадтскийв Ливадии, держа в руках главупочившего о Бозе Государя 2 ?…Сопляк бухой кричит бармену: «Паря,когда, в натуре, подадут халву?»Прожектор чает правды, молча шаря;и чайки почивают на плаву.Январь – апрель 2006

2

Имеется в виду Государь Император Александр III Александрович, скончавшийся 20 октября 1894 г. в Ливадийском дворце; знаменитый протоиерей Иоанн Ильич Сергиев (Иоанн Кронштадтский) специально прибыл к больному Императору из Санкт-Петербурга.

Сочельник в Ливадии

Орган ливадийский, берущий у моря взаймыгудение раковин, шорох, волнение, шум,заблудших избавит на час от тюрьмы и сумы,даря утешенье взамен растранжиренных сумм.Светильник горит, и на ёлке – цветные огни.В сочельник, у края земли, – нужно слушать орган.С трубою труба говорит, значит, мы не одни.И пальцем слюнявым листает листы Иоганн.И, вторящий Баху, возносит из бездны словаФранц Шуберт безумный – Святую Марию зовёт.И коль со слезою роняет печаль голова,то правду тебе говорили про «вечный живот».Девчонка играет, убрав на затылок пучокизлишних волос; и жужжит в судьбоносной трубеполоманный клапан – живой громовержец-жучок,но он не помеха молитве – товарищ в мольбе.Ни смирны, ни ладана, Господи, нет у меня,да – кроме любви – за душою и нет ничего…Сосна италийская тает в окошке, маняв безснежье, в теплынь, в торжество волшебства, в Рождество.Сюда мы входили, когда ещё было светло,а вышли под небо, когда уже стала звезда.Кто к счастью стремился, тому, говорят, и свезло.Охрипшие трубы. Так счастье вздыхает, да-да.14 января 2006 г.