Русалка и зеленая ночь
Шрифт:
– Не может быть! – невольно воскликнул царевич. – Вместе с девочкой?!
– Нет, девочку, он отпустил.
– И как она?
– Нормально. Говорит, что Гена хороший.
– Хм… Ну, что ж тогда… Ох! – вдруг дошло до царевича. – Он ведь спер машину оживления!
– Что-что? – не понял агент.
– Да так, ничего… – махнул рукой наследник российского престола. – Обидно, конечно… – пробормотал он уже сам
– Ваше Величество, ваш выход на амвон, – сообщил ему церемониймейстер.
– Ах ты, Господи! – подскочил тот. – А где моя корона?!
… В мундире, белом как крещальная рубаха, восходил цесаревич Даниил к царским вратам, где с регалиями на подносе его ожидали патриарх и члены Синода. Вот цесаревич склонился перед главой русской церкви, и тот, возложив на него свои святительские длани, помолился и помазал его миром. Под величественные песнопения Даню облачали архиереи. «Достоин!» – говорили они, навешивая ленты орденов и надевая мантию. «Да украсит тя, яко невесту-у…» – мычали протодьяконы, «многая лета…», – пели на клиросе.
Шапка Мономаха опустилась на голову Даниила, и он вытянул руки в стороны. Два иподьякона, поцеловав их, вложили в одну Скипетр, в другую Державу. Облаченный царь земли русской во всей своей славе вышел из врат, гордо поднял подбородок и так, будто дирижировал хором, трижды крестообразно благословил народ символами власти. И многотысячная толпа, ахая, склонила пред ним свои головы.
… – Даня, я тебя поздравляю! Я тебя поздравляю! – потряс ему руку граф Блюмкин, когда тот, как в тумане, вернулся в алтарь. – Ей-богу, я тебя поздравляю. – Ну, что… Всё, наверное? А то мне бежать надо…
– Погодите-ка, – остановил его Государь, – мы ведь теперь, наверное, не скоро увидимся…
– Да почему ж не скоро? Очень даже скоро…
– Вот, – сунул Даня Блюмкину в руку сложенный вдвое листок.
Озадаченно глянув на царя, граф раскрыл его…
– Ох, ты… – смущенно крякнул он… – В контрабасе… – Быстро оглядевшись по сторонам, он вновь свернул бумажку. – Что же ты ее, Данечка, не выбросил?..
– По-по-подумал, может быть… Вам нужно…
– Ну что ты, что ты… Мне-то зачем… И как бы Любушка не увидела…
Он сунул листок в карман, и они, потупившись, неловко обнялись. Потом отстранились друг от друга, и Блюмкин добавил:
– Ну ладно, ладно, Данечка… Не на век же прощаемся.
– Мои спецслужбы напали на его след в Южной Боливии. Но он ведь так и не поверил, что я простил ему подмену самозванцем… Если его сейчас потревожить, глупостей может наделать. А я простил его, честное слово, простил. И художник он гениальный.
– Ты Данечка, для царя – слишком добрый. Этого инопланетного Хамелеона и то помиловал. А он, как видишь, сбежал.
– Ну, а кому же в клетке сидеть понравится? И он ведь меня тоже пожалел: не убил, а в детдом отдал… И страной правил достойно. Одного я ему только простить не могу, – нахмурился Государь Даниил Первый, – что он мои де-де-детские стихи за свои выдавал – про слоника, про лося…
А старый добрый Космос все дремал, укрытый от призрачных звездных ветров пышным млечным одеялом. И где-то под пристальным оком молча ждущего Предвечного Мараила, в шумных городах одной беспокойной планеты, суетились бесчисленные народы. Высоко над ними, мигая габаритными огнями, сонно проплывала неказистая орбитальная станция. В ней мерно гудели трансформаторы, тикали часы и храпели бравые русские мусорщики. Вдруг что-то ожило, в переходах, замерцал электрический свет, а в каютах зашлись звоном разноголосые будильники.
… – Доброе утро! Хотя какое, к чертям, в космосе утро? И, тем не менее, доброе утро всем, кто проснулся сегодня на околоземной орбите. Вас приветствует программа «Семь орбит» на станции «Русалочка», и я – ее бессменный ведущий Ипполит Петров. Сегодня все мы, не успев еще и глаз продрать, уже нервничаем и трепещем, ожидая явление нового начальника станции. Екатеринбургское время семь часов и одна минута. За иллюминатором, как всегда, космический нуль.
__________________________
Авторы благодарят:
– Антона Костерева за стихи (*)
– Евгению Стрижакову за помощь в украинском (но за его искажения она ответственности не несет)
– Зою Буркину, Игоря Минакова и Маргариту Кагнову за «профессиональное чтение», советы и поправки
– Эдуарда Хиля за песню о Гагарине