Руслик и Суслик
Шрифт:
– Глеб учился в Новосибирске. После нашего знакомства учебу забросил, стал приезжать каждую неделю. И однажды мне позвонила его мать. И сказала, плачущим голосом: "Нам с тобой надо что-то делать, чтобы он... чтобы он мог нормально учиться". И пригласила меня в гости. Вечером приехал Глеб. Он собрал всех в гостиной и сделал мне предложение. Я вспомнила Бориса... Вспомнила, как он просил моей руки, как рассыпал передо мной охапку огромных красных тюльпанов, вспомнила и... и покачала головой. Однако Глеб продолжал настаивать, хватал за руки, и я,
– Пожалела? Точно так же, как Черную Маску?
– Да, наверное.
– Пожалела и прожила в нелюбви пятнадцать лет... И он жил с тобой пятнадцать лет, жил, зная, что ты не любишь. Это такая мука, жить с человеком, который не любит.
– Я же говорила, что после смерти Бориса, я как бы выгорела изнутри. Говорила, поступала автоматически... А он так просил... На коленях умолял.
– Все это понятно, но объясни, как ты могла упрекать Глеба в невнимательности, в отсутствие любовного пыла, в скупости и прочее? Ты говоришь человеку, человеку, с которым спишь, говоришь, повторяешь, что не любишь и требуешь от него участия, нежности, ласки? Денег на дорогие шмотки, наконец? О, господи, как я его понимаю!
– Все люди требуют от других то, что сами дать не могут...
– Послушай, ты ведь не только не любила Глеба, ты ведь ненавидела его? – не мог Чернов остановиться, невзирая на неприязнь, засветившуюся в глазах Ксении. – Ты ведь не раз подчеркивала, что испытываешь определенные негативные чувства к старшему сыну, сыну, внешне и внутренне похожему на мужа?
– Да, он такой же, как отец... Ведет себя так же, думает так же. И смотрит исподлобья, как он. Мне иногда кажется, что в нем сидит Глеб... Его дух, его ненависть ко мне...
– Понимаю... Значит, ты чувствуешь вину...
– Ты ничего не знаешь! – выпрямившись, засверкала глазами Ксения. – Он был дурак, понимаешь, дурак! Ты не знаешь, как он мучил меня своей ревностью! Однажды улетел в Ленинград по своим делам. А утром следующего дня открывается дверь, он влетает и наотмашь бьет меня по лицу. Оказывается, он звонил из Питера матери, и та сказала, что... что Андрей, его брат, ночевал у меня...
– Он тебя бил!? – расстроился Чернов.
– Нет. В тот день он распустил руки первый и последний раз...
– Остудила, небось, чугунной сковородой?
– Нет, просто сказала, что если он меня ударит еще хотя бы раз, то я заберу детей и уйду. Он поверил.
– А ты... ты в самом деле спала с Андреем?
– И ты туда же!
Они помолчали, глядя в стол. Когда пауза стала неприлично емкой, Чернов придумал спросить:
– Слушай, ты привела достаточно пошлый пример ревности. Но почему ты его назвала дураком? Да еще так убежденно?
– Дурак, он и есть дурак, – поморщилась Ксения.
– Извини, я тоже ревнивый, значит, и я – дурак?
– Ты ничего не знаешь...
– Чего я не знаю?
– Ну, вот, например, когда к нам приходили гости, хоть его отец, он залазил в ванну мыться и сидел там, пока все не уходили... Два, три часа сидел,
– Вот это фишка по теме. Очень похоже на шизофрению. Шизофреники любят замыкаться. В ванных комнатах, в шкафах, под кроватями. Еще один примерчик, пожалуйста.
– Однажды к нам должен был прийти риэлтер, – улыбнулась чему-то Ксения. – Мы хотели поменять квартиру на большую. И, вообрази, перед его приходом Глеб мне сказал, совершенно серьезно сказал...
Женщина замолкла в нерешительности.
– Что сказал?
– "Залезу-ка я в шкаф, посмотрю, послушаю". Он был уверен, что риэлтер, увидев, что в доме больше никого нет, примется меня окучивать. И я, не смогу ему отказать, даже в присутствие мужа.
– Клинический случай... И что, залез он в шкаф?
– Залез и сидел в нем целый час. Представляешь, что со мной все это время творилось?
– Клинический случай шизопаранойи. В психиатрии все это называется синдромом Отелло. Есть еще что-нибудь для букета? То есть для истории болезни?
– Есть... Магазин наш стоял напротив дома через площадь. Так он целыми днями напролет стоял у окна и высматривал в бинокль, кто из моих знакомых заходит в магазин и сколько времени там проводит. И потом выговаривал, что Гриша Краштопенко пробыл у меня семнадцать минут, а Пахлай – целых двадцать одну.
– Да уж... Получается, что ты была у него под "колпаком". Как же он тогда не накрыл вас с Черной Маской?
– Я ж говорила, он дурак был...
– Интересные шляпки носила буржуазия... Ну и мужики у тебя были! Один маньяк, один шизопараноик, один эксгибиционист и я в пограничном состоянии. Ты, милая, психов прямо как магнит притягиваешь...
– Глядя на тебя, трудно в этом сомневаться.
– Но вернемся, однако, к истории болезни, – сказал Чернов, посмеявшись. – Кто же все-таки убил Глеба? Черная Маска? Кстати, как звали этого неформала?
– Дмитрий Константинович. Жена звала его Димоном.
Ксения выпила рюмочку. Она еще не решила, что будет говорить.
– Димон... – повторил Чернов задумчиво. – Димон... Эксгибиционист-убийца... Пошло до крайности, хотя свежо...
– Узнав о смерти Глеба, я сама подумала, что это Димон убил. За месяц до этого ко мне подошла его жена, на рынке подошла, и потребовала, чтобы я оставила ее мужа в покое. Представляешь, чтобы я оставила его в покое! И если я этого не сделаю, то она пойдет скандалить к моему мужу.
Я ничего не ответила – не могла, была оскорблена до глубины души. Я пристаю к ее мужу! Успокоилась и вечером сама пошла к ним домой. И сказала, что если они не оставят меня в покое, то я расскажу мужу все, в том числе и о том, чем Димон занимался у его плетня дождливыми летними вечерами. Димон побледнел, и не из-за того, мне кажется, побледнел, что я пообещала его опозорить, а из-за того, что понял, что потерял меня окончательно...
– Из всего этого получается, что Глеб не мог не знать о вашей связи... Городок маленький, а тут такие страсти.