Русская апатия. Имеет ли Россия будущее
Шрифт:
«Московское царство, поясняет Драгоманов, выполняло и наши национальные задачи, с тех пор как история сложилась так, что мы сами для себя не могли их выполнять; такими задачами были освобождение нашего края от ига татарско-турецкого и от подданства польского. „Я прошу кого угодно, – иронически восклицает женевский эмигрант, – представить себе культурную Украйну с набегами татар за ясырем (на Полтавщине это было еще в 1739 году), с турками в Азове и на лиманах, без Одессы, Таганрога и т. д. <…> А если так, то нужно же признать, что московское царство все-таки выполнило элементарную географически-национальную задачу Украины“».
«В тридцатых и сороковых годах постепенно росло в Галиции сознание кровного родства местного населения и его речи с русским народом
«Еще более определенно высказывается по этому поводу современный сотрудник М. Грушевского М. Возняк: по его убеждению, даже в первой половине XVII века все говоры Галичины принадлежали к северно-малорусскому поднаречию, и лишь во время казацких войн туда привнесены были южно-малорусские элементы».
«В 1910 году кандидатом украинской партии в Галиции Лагодинским была опубликована речь, произнесенная на предвыборном собрании; оратор приглашает галичан „организовать восстание малороссов в России, чтобы пробить окно в великой… тюрьме народов“. Осенью 1911 года член венского парламента Сенгалевич произнес, при открытии памятника писателю Маркиану Шашкевичу на его родине, перед толпой делегатов и селян, публичную речь, представляющую, так сказать, квинтэссенцию ирредентизма. Украинцы, по словам оратора, стоят теперь исполинской толпой в тридцать миллионов, оживленные одним огненным лозунгом „Свободная Украина“. Огонь разгорается по всей Украине… у всех есть непреклонная вера в будущность народа во всеукраинской совокупности и объединении. Кончая речь, оратор призывает идти неустрашимо в освободительный бой.
Член венской палаты депутатов и профессор львовского университета Днестрянский, в речи на партийном митинге в м. Куликове (в Галиции) 15 октября 1911 года заявил, что „украинцы“ стремятся с помощью австрийского правительства исправить ошибку великого Богдана, именно – оторвать Украину от москалей и основать свое особое украинское королевство».
«На стр. 14 Записка ставит в вину ограничениям 1863 года „ненаступление полного расцвета малорусской письменности во всех родах, выработки единого малорусского литературного языка, осмысленного первоначального обучения малорусского простого народа посредством родной его речи“. <…>
«На странице 16 записки мы читаем, что в 1859 году „некоторые из украинофилов добивались даже введения малорусского языка в украинские школы уже не как вспомогательного, а как главного, и в поддержку этим требованиям в журнале министерства народного просвещения (при министре Головнине) была напечатана статья Львовского о самостоятельности малорусского языка“. <…>
На стр. 18 Академия Наук устанавливает, что к 1863 году малорусский язык „уже испытал себя на всех поприщах“. Такая аттестация, даже в применении к тем немногим поприщам, на которых малороссы действительно испытали свои силы, верна лишь постольку, поскольку речь идет об испытании, ибо результаты последнего нельзя, как мы увидим, причислить к удовлетворительным. <…>
Касаясь (стр. 36–37) Закона 1876 о разрешении печатания „по-малорусски“ произведений изящной словесности, а также исторических документов и памятников, Записка странным и непонятным образом допускает объединение под термином „малорусский язык“ трех совершенно различных понятий. В эту рубрику зачисляет она, во-первых, книжный язык Западной Руси, развившийся на древней общерусской основе, воспринимавший в XIV–XVII веках малоруссизмы, белоруссизмы и полонизмы, оставивший много документов и с XVIII века отчасти вытесненный московской книжной речью, отчасти слившийся с ней. Во-вторых, малороссийским языком Записка называет (и совершенно справедливо) литературную обработку (или воспроизведение) народных малорусских говоров, начиная от виршей и интермедий XVII–XVIII века и продолжая произведениями Котляревского, Квитки, Шевченко, Кулиша и др. (до 1876 года)».
«Резолюции в пользу „украинских кафедр“ приняты были осенью 1905 года сходками студентов-„украинцев“ сперва петербургского,
Киевская студенческая сходка высказалась за желательность „украинизации всех трех университетов, находящихся на территории украинского народа“, а на первое время ограничилась подачей ректору петиции об учреждении кафедр украиноведения (литературы, истории, языка и права); под петицией, которая побывала еще на нескольких студенческих сходках, собрано 1430 подписей. Местная партийная газета печатала коллективные сочувственные студенческим домогательствам письма, за подписями преимущественно учеников среднеучебных заведений и учителей народных школ, а также крестьян и рабочих; всего таких подписей было, будто бы, более десяти тысяч. Солидарно с киевским студенчеством выступили с требованием учреждения украинских кафедр слушательницы женских курсов в Петербурге и Киеве и студенты университетов в Харькове, Одессе, Петербурге и Москве. Ответы получились по всем петициям отрицательные, а кое-где и вовсе не были даны».
«Попытки „украинских“ авторов экспроприировать всю древнерусскую литературу и налепить на ее памятниках украинские ярлычки нашли себе еще в 1894 году оценку в отзыве проф. М. Драгоманова. „Иногда причисляют к украинской литературе, – пишет Драгоманов, – старые памятники дотатарской эпохи; но эти памятники (Нестор и др.) писаны были языком старо-болгарским, а не украинским, к тому же они очень подкрепляют «общерусские» теории, ибо переписывались не меньше в Новгороде и Суздальском княжестве, чем в Киевском, а некоторые только на Севере и сохранились. Это вопрос, с которым нужно быть весьма осторожным“».
«Приведенные рассуждения едва ли оставляют место сомнению в том, что сине-желтый цвет, по традиции от галицко-волынской (якобы украинской) державы, а также от эпохи гетманщины и гайдаматчины, избран украинской партией в качестве национального символа и лозунга „Соборной Украины“. Примеров использования этих цветов при украинских манифестациях в России и за кордоном легко найти много в текущей прессе; мы ограничимся лишь несколькими».
«Из 221/3 миллионов малороссов, числившихся в Империи по последней переписи 1897 года, на Малороссию, Новороссию и Предкавказье падало около 181/4 миллионов. В Правобережной Малороссии, то есть трех губерниях Юго-Западного края, было 71/3 миллионов малороссов при 400 тысячах великороссов, что соответствует отношению 18:1. В Левобережной Малороссии (губ. Черниговская, Полтавская и Харьковская) на 61/5 мил. малороссов приходился 1 миллион великороссов (отношение 6:1). В трех Новороссийских губерниях (Екатеринославской, Херсонской и Таврической) сожительствовали 3 1/2 миллиона малороссов и 11/5 мил. великороссов (отношение 3:1). В Предкавказье (губ. Ставропольской и области Кубанской) 21/2 миллиона русского населения распределялись между обеими ветвями поровну (отношение 1:1). Во всех перечисленных 10 губерниях и 1 области число малороссов (181/4 мил.) относилось к числу великороссов (почти 4 мил.) как 5:1. Нужно полагать, что за последние 15 лет, при громадной малорусской эмиграции в Азию рядом с торгово-промышленным тяготением Великороссии к Черному морю, указанное выше отношение осталось, по меньшей мере, неизменным. Неизбежное взаимное перебалтывание „кацапов“ с „хохлами“ и многочисленные смешанные браки с „общерусским“ потомством в результате и с гибридными формами речи в домашнем обиходе известны каждому жителю Юга».