Русская армия

Куропаткин Александр Николаевич

Ошибся генерал в другом: он просмотрел решимость Японии воевать и почти втрое преуменьшил то напряжение сил, на которое оказалась способна эта страна. Последнее не имело бы существенного значения, если бы Ляоянское сражение было выиграно. Что касается первой ошибки, то она имела роковое значение, так как помешала сделать все возможное для избежания войны. В этой ошибке Куропаткин несет значительную долю ответственности и как военный министр (недостатки военной агентуры), и как член особого комитета по делам Дальнего Востока. Конвенция об уступке нам Порт-Артура и Даляньваня заключена 15 марта 1898 года; следовательно, Куропаткин имел еще возможность выступить с возражениями, но взамен этого предложил занять и всю южную часть Ляодунского полуострова.

В маньчжурском вопросе Куропаткин в разное время держался различных взглядов. До Боксерского

восстания он полагал нужным ограничиться экономическим подчинением Маньчжурии; с 1900 по 1903 год энергично проводил мысль о необходимости задержать очищение этой провинции и присоединить в той или иной форме ее северные части, взамен чего в конце 1903 года предлагал поступиться Квантунской областью и Южно-Маньчжурской железной дорогой.

В корейском вопросе взгляды Куропаткина также не отличались ясностью и устойчивостью. Во всяком случае, в журналах Порт-Артурских совещаний, подписанных им, не видно его возражений против рокового Ялуцзянского предприятия. В конце 1903 года начались осложнения с Японией, приведшие к войне.

Общественное мнение единогласно указывало на Куропаткина как на желаемого вождя. За ним были туркестанские походы; за него говорил боевой опыт Русско-турецкой войны 1877—1878 годов и Ахал-Текинской экспедиции под руководством незабвенного «Белого генерала» — М. Д. Скобелева; за ним прочно установилась репутация талантливого администратора.

Озаренный лучами скобелевской славы, Куропаткин казался естественным наследником скобелевского умения владеть людьми и бросать их в бой на смерть или победу. Искусные действия Куропаткина на Курских маневрах 1902 года в роли командующего Южной армией подтверждали возлагавшиеся на него надежды [2] .

2

Говорят, что только генерал М. Драгомиров саркастически улыбался и спрашивал: «А кто будет при нем Скобелевым?» Драгомиров, как отличный психолог, подметил, что для роли полководца у А. Куропаткина нет таланта, нет вдохновения, нет священного огня, который полководцу нужен так же, как поэту, художнику и музыканту. Драгомировский вопрос пробил первую брешь в стене слепого доверия к Куропаткину. Стали припоминать, будто М. Скобелев неоднократно говорил Куропаткину: «Как второе лицо ты, Алексей Николаевич, хорош, но да хранит тебя Бог браться когда-нибудь за командование. Ты нерешителен, у тебя нет воли и тебя всякий собьет… И как бы выработанный тобою план ни был хорош, ты никогда не доведешь его до конца» (см.: Любинский А. И. Русская армия и генерал Куропаткин как полководец. Киев, 1909).

8 февраля 1904 года последовало назначение его командующим Маньчжурской армией при следующем всемилостивейшем рескрипте: «Алексей Николаевич. С 1898 г ., состоя во главе военного ведомства, Вы, со свойственным Вам трудолюбием и настойчивостью, усердно работали над выполнением целого ряда одобренных Мною преобразований в деле усовершенствования армии и ее управления и были на страже боевой готовности вооруженных сил России, обеспечивающих преуспевание государства. Труд Ваш еще не закончен. Но пробил час, когда Мне суждено было призвать часть Моей доблестной армии на защиту достоинства России и ее державных прав на Дальнем Востоке. Зная Ваши блестящие военные дарования, стратегическую подготовку и выдающуюся боевую опытность, Я признал за благо вверить Вам ответственное командование Моей армией, действующей в Маньчжурии против японцев, освободив Вас для сего от обязанностей военного министра. Да поможет Вам Бог успешно совершить возлагаемый мною на Вас тяжелый, с самоотвержением принятый Вами подвиг. Расставаясь с Вами и желая выразить Вам Мою глубокую признательность за шестилетний просвещенный труд Ваш на пользу Моей дорогой армии, жалую Вам бриллиантовые знаки ордена Св. благоверного великого князя Александра Невского, кои повелеваю Вам носить по установлению. Напутствуя Вас на Дальний Восток в действующую армию, поручаю Вам передать Моим доблестным войскам Мой царственный привет и Мое царственное благословение. Да хранит Вас Господь!»

Задача Куропаткина как полководца была нелегкой. Высокому напряжению материальных и духовных сил японского народа Россия противопоставила армию, недостаточную по численности и с серьезными недочетами в качественном отношении. Из этой армии мы имели на месте сравнительно ничтожные силы, находившиеся

притом в периоде переформирования. Увеличивать эти силы мы могли лишь путем подвоза за 10 тыс. верст по единственной железнодорожной колее, тогда как в распоряжении противника были все морские пути и средства.

Очевидно, что столь неблагоприятные условия для русской армии могли быть сглажены только крупным полководческим талантом. «Только бедность в людях заставила Ваше Величество остановить свой выбор на мне», — телеграфировал Куропаткин после своего назначения 13 октября 1904 года главнокомандующим вместо генерал-адъютанта Алексеева, отозванного в Санкт-Петербург. Эта неуверенность в себе, неуверенность в армии, недочеты которой ему, как военному министру, были лучше других известны, и сознание трудности обстановки, по-видимому, тяготели над духом Куропаткина.

Для роли полководца ему, вероятно, недоставало творчества, величия духа, умения быстро оценить обстановку, смелости в решениях, непреклонности воли в достижении поставленной цели. Судя по взгляду, выраженному Куропаткиным в его указаниях войсковым начальникам 15 апреля 1904 года, выжидательная позиция и пассивность генерала объяснялись принятым им решением не вступать в бой ранее, чем будут собраны вполне определенные и полные сведения о противнике. Такое решение не могло не породить чрезмерной осторожности и не убить дух смелого почина. Разработке плана наступательной операции предшествовал обыкновенно запрос мнений старших начальствующих лиц с принятием затем среднего решения, в котором за робко поставленной целью не видно было твердой решимости достигнуть ее. И действительно, первый натиск врага тушил наступательный порыв и приводил к обычной пассивности. «От Ляояна не уйду, Ляоян моя могила», — говорил Куропаткин перед первым генеральным сражением. «Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле», — гласил приказ перед сражением на реке Шахе. Но за Ляояном и Шахе последовали Сандепу и Мукден.

По справедливости можно сказать, что во всех этих боях не упорство русской армии было сломлено японцами, а дух ее вождя. Боязнь поражения как бы заглушила в нем жажду победы. Нерешительность Куропаткина отражалась и в его директивах частным исполнителям; достаточно припомнить его сбивчивые указания генералу Стесселю относительно обороны Цзиньчжоу, явно двусмысленную директиву генералу Штакельбергу перед Вафангоу («овладеть Цзиньчжоуской позицией», «не доведя дело до решительного столкновения») или изменчивую задачу генералу Зарубаеву у Дашичао (то решительный бой, то арьергардный). При выполнении операций инициатива не только корпусных командиров, но и командующих армиями была стеснена. Армии управлялись общими диспозициями, а если и получали особую директиву, то все же сильно связывались в ее выполнении: «…чтобы операция не приняла более значительных размеров, что желательно» (Сандепу). Постоянно увлекаемый деталями, в ущерб главному, Куропаткин не мог воздержаться даже от непрерывных мелочных указаний, распоряжаясь передвижением батальонов, охотничьих команд и орудий.

Нерешительность в постановке цели и склонность к преувеличению сил противника ни разу не дали Куропаткину осуществить принцип сосредоточения превосходящих сил на театре войны. В ударе у Вафангоу из 100 батальонов армии участвуют только 36; в период боя у Дашичао войска распределяются поровну между восточной и южной группами, оказываясь везде слабыми для достижения решительного результата; при наступлении у Сандепу из трех армий активно действует только одна. Накануне генеральных сражений взамен суворовского «снимай посты, опорожняй коммуникации» десятки тысяч бойцов выделялись из армии для охраны тыла или на второстепенный театр (перед Мукденом 16 батальонов с артиллерией, 34 сотня и 10 тысяч укомплектований).

Излишняя впечатлительность Куропаткина к слухам и демонстрациям приводила его в бою к быстрому израсходованию резервов. В минуту действительной необходимости приходилось их создавать выдергиванием частей со всего фронта армии, образуя случайные отряды со случайными же начальниками. В Мукденском сражении отряд генерала Лауница состоял из 53 батальонов, принадлежавших 43 пехотным полкам, 16 дивизиями 11 корпусам всех трех армий. Естественно, что эти импровизированные резервы, составленные притом из войск, уже бывших в бою, не всегда были способны проявить требуемую от них энергию. Склонность к импровизации проходит вообще через всю кампанию: названиями «отрядов» пестрит все описание войны, которая без преувеличения может быть названа «войной отрядов».