Русская дива
Шрифт:
Она встала и сказала не поднимая глаз:
— Я могу идти?
— О, конечно, Анна Евгеньевна, — по-джентльменски поднялся Барский. — Если вы действительно торопитесь. Я вам как-нибудь позвоню.
12
— Папа, а что такое жидовка? — спросила за ужином шестилетняя Ксеня.
Рубинчик и Неля, его жена, замерли от изумления, но Ксеня, как ни в чем не бывало, продолжала возиться ложкой в картофельном пюре. И только трехлетний Борька заметил оторопь родителей и, сидя на своем высоком стуле, с неожиданно взрослым интересом уставился на них.
— Где ты это слышала? — спросил наконец Рубинчик у дочки. Объяснять
— А мы сегодня в садике пели «Пусть всегда будет солнце». Я пела громче всех, а воспитательница сказала: «Тише, жидовка!» — И Ксеня внимательно посмотрела на отца своими темными вишневыми глазками. — Что такое жидовка?
Рубинчик еще искал в голове какое-нибудь нейтрально-уклончивое объяснение, когда Неля вдруг сказала:
— Это плохое слово, Ксеня. Ты же знаешь: плохие люди всегда завидуют хорошим людям и придумывают им плохие названия, чтобы обидеть. Вот и нам, евреям, они придумали это плохое слово. Ешь.
— Я не хочу быть еврейкой, — ответила Ксеня, жуя картофельное пюре и не обращая внимания на дальний шум поезда за окном.
— Почему? — спросил Рубинчик.
— Потому что все дразнят: «еврейка, еврейка, убила Христа!» Можно, я не буду еврейкой?
— И я! — категорично заявил Борька и даже закрутил головой из стороны в сторону. — И я не буду! Совсем!
Ночью, когда дети спали, Неля, лежа с Рубинчиком на их семейном ложе — диван-кровати, который они раскладывали на ночь в гостиной, — говорила, глядя в потолок:
— Работать стало невозможно. Родители забирают детей из моего класса. Моего лучшего пианиста Витю Тарасова директор консерватории вычеркнул из конкурса только потому, что он мог взять первое место, а его учительница — я, Рубинчик! Еврейских учеников срезают на экзаменах и отчисляют. Директор мне сказал: «А зачем на них деньги тратить? Рано или поздно они все равно уедут в Израиль». Так и сказал — мне, представляешь! И так — всюду. Я не знаю, что делать. Половина моих подруг уже уехали. Но с твоей профессией…
— Я никуда не уеду! — резко, даже резче, чем ему бы хотелось, ответил Рубинчик и встал, взял с тумбочки пачку «ТУ-134» и, набросив на голые плечи пиджак, вышел на узенький балкончик, заставленный пустыми банками, автомобильными шинами и старыми игрушками Ксени и Бориса. Он никогда не курил в квартире и, даже выйдя на балкон, всегда проверял, перед тем как закурить, плотно ли закрыта форточка в окне детской комнаты. Вот и сейчас он по привычке тронул рукой эту форточку, прижал ее, чтобы дым от сигареты не пошел к детям, и только после этого чиркнул наконец спичкой и жадно затянулся.
Россыпь одинаковых шлакоблочных восьми- и шестиэтажных «хрущоб», запаянных по швам какой-то черной мастикой и оттого похожих на костяшки домино, лежала перед ним в серой мгле подмосковного поселка Одинцово. За домами, на пустыре, темнели два ряда кооперативных гаражей, там стоял и его, Рубинчика, старый «Москвич». А дальше был лес, пересеченный железной дорогой, по которой так часто проходят поезда, что Рубинчики и все остальные жители этого района уже не слышат их.
Но сейчас, среди ночи, Рубинчик и услышал и увидел очередной поезд и вдруг, впервые за четыре года жизни в этом поселке, понял, что все поезда, проходящие мимо его дома, катят на Запад! Да, четыре года — ежедневно и даже ежечасно! — проходят под его окнами поезда, клацают колесами, как вот этот поезд, и зовут его гудками, и за желтыми пятнами окон увозят из России евреев и их детей — от антисемитских анекдотов, от процентной нормы и от этих
Но он, Иосиф Рубин, — русский журналист. Он не только никогда не думал об эмиграции, но даже избегал разговоров о ней. Так мусульмане избегают входить в церковь, и так религиозные евреи не просто избегают свинины, но и самого этого слова. К тому же в этом отстранении от проблемы «ехать — не ехать», которая занимала сейчас всех российских евреев, был и другой резон. Каждый, кто общался с отъезжающими «отщепенцами» и «предателями Родины», немедленно попадал в категорию «сомнительных», «ненадежных» и «политически неустойчивых». А это означало конец карьеры. Не арест, нет, но лишение доверия начальства, за которым незамедлительно следовало отстранение от газетной работы или, попросту говоря, изгнание от корыта. Из корыта сытой жизни коммунисты позволяли хлебать только верноподданным.
Однако и от вопросов дочки так просто не отмахнешься. «Папа, я не хочу быть еврейкой». А он хотел? Всю свою сознательную жизнь — и особенно когда у него появилось журналистское удостоверение — Рубинчик безуспешно пытался выяснить свое происхождение. Но дальше записи 1941 года в архиве саратовского детдома идти ему было некуда, поскольку там значилось:
«Рубинчик Иосиф, возраст — пять — восемь месяцев, вес — 3240 граммов, состояние — истощенность, особые приметы — крайняя плоть обрезана, на левой лопатке родимое пятно величиной 2 мм. Доставлен из детприемника Казанской ж.-д. без документов 20 октября 1941 года. Фамилия и имя даны в детприемнике».
И все. Где родители? Кто они? Ничего! Единственное, что ему удалось установить, это происхождение своей фамилии. Оказывается, начальником детприемника Казанской ж.-д. в 1941 году была некая Эзра Рубинчик, и всех еврейских младенцев с обрезанной крайней плотью, которых находили в поездах беженцев, разбитых немецкими бомбежками, она называла именем своего сына, погибшего на войне, — Иосифами Михайловичами Рубинчиками. В журнале регистрации детей с 1941 по 1945 годы Рубинчик нашел еще восемнадцать своих названых братьев, отправленных в самые разные детдома СССР. Но и этой Эзры Рубинчик уже не было в живых — в 49-м, во время очередной кампании по борьбе с космополитизмом, ее именно за эту «национальную диверсию» отправили в лагерь. И, кроме обрезанной «крайней плоти» и родимого пятна, у Рубинчика никогда не было никаких данных о происхождении. Но зато все его детство и юность были отравлены возмущением: почему только за то, что кто-то отрезал ему, младенцу, лоскуток кожицы, он должен страдать всю жизнь?! За что ему, мальчишке, пацаны мазали губы салом? За что его били до крови, звали «жиденком» и «пархатым», не приняли в детдомовскую футбольную команду, в летное училище, в Ленинградский университет?
Разве это он распял Христа?
Он никогда не знал своих родителей, но до студенческих лет злился на них — зачем они так наказали его?
А теперь и дочка: «Папа, а что такое жидовка?» Дожил! Нет, он завтра же пойдет в детский сад и устроит скандал директрисе! И добьется, чтобы эту сволочь воспитательницу, которая назвала его дочку «жидовкой», выгнали с работы!
Но тут в его памяти всплыли волчьи взгляды тех гэбэшников, которые летели с ним в одном самолете из Мирного. Нет, ничего он не добьется в детском саду! Разве эти статьи в «Правде» и других газетах о том, что евреи служили в гестапо, не являются почти открытым призывом Кремля к еврейским погромам?