Русская Доктрина

Аверьянов Виталий Владимирович

В самой мысли о политической справедливости изначально заложено неравенство. Справедлив не тот суд, который предоставляет равные возможности насильнику и его жертве, а тот, который воздает наказание виновному и защищает правого. Справедливо не то общество, которое каждому выдает “побольше”, а то, которое воздает каждому по заслугам.

Если бизнес по своей природе стремится к частной экономической эффективности – к концентрации благ у наиболее успешных субъектов экономики, лучше всего приспособленных к сложившимся условиям, то нация в целом стремится к социальной справедливости, то есть к такому распределению благ, которое соответствовало бы представлениям об “общественном благе”. Государство обязано обеспечивать гармонизацию краткосрочных интересов ради долгосрочного успеха всего общества и неизменного следования интересам нации как таковой со стороны всех экономических и общественных институтов. “Социальная правда” должна быть

истолкована не в классическом социал-демократическом духе, как реализация все новых и новых прав трудящихся, бесконечное их наступление на государство и капитал, но как “социальная ответственность”. Ответственность должна быть усвоена всеми полюсами общества и должна быть пропорционально распределена между всеми его слоями. Какой-то минимум ответственности должны нести даже маргинальные сословия, если они хотят жить именно в России. А тем, кто не готов нести созидательной гражданской ответственности, место в тюрьме или за пределами России. Ответственность должна возрастать пропорционально правам и объективным возможностям граждан – чем сильнее, могущественнее, богаче человек, тем больше он должен нести и ответственности в деле общегосударственного и общественного преумножения блага нации. Именно социальная ответственность соединяет отдельных людей в нацию, отдельные фирмы – в бизнес, чиновников и народное представительство – в государственную власть, а всех вместе – в Россию.

Если обратиться к институциональным воплощениям этого идеологического направления, то, пожалуй, наиболее полную и продуктивную систему подобной властной правозащиты удалось создать Римской республике в V веке, после примирения патрициев и плебеев и восстановления единства римской общины. Институт народных трибунов специально был создан с целью защитить плебеев от незаконных посягательств других магистратов. Tribunica potestas (власть трибуна) включала в себя право отмены всякого распоряжения любого магистрата, которое наносило ущерб кому-либо из римских граждан, право вето на любое предложение, вносимое в сенат или народное собрание, которое трибун считал идущим во вред народу. Всякое сопротивление трибуну, использующему свое законное право, считалось заслуживающим смертной казни. Право ходатайства за обиженного гражданина и любой возможной помощи ему было, собственно, даже не “правом” трибуна, но его священной обязанностью, для успешного выполнения которой предоставлялись и другие права. Для того чтобы гражданин ни минуты не оставался без защиты, трибун обязан был никогда не покидать Рима, а его двери всегда должны были быть открыты...

Очевидно, что власть, подобная власти трибуна, наиболее эффективна в целях реальной защиты гражданских прав – она способна вторгнуться в случае нарушения в действия любой инстанции и остановить любую процедуру, наносящую ущерб гражданину. При этом на власть трибуна в Риме с самого начала накладывались логичные ограничения. Во-первых, она могла быть парализована в случае злоупотребления – властью другого трибуна. Во-вторых, она не распространялась на imperium, то есть на военную власть консулов, и, таким образом, трибун даже в случае намеренного злоупотребления властью не мог повредить военной безопасности государства. (В данном случае мы наблюдаем разумную пропорциональность государственных начал в Древнем Риме: каждое из начал имеет свою зону автономной ответственности.)

Для современной России обращение к римским принципам правозащиты, да и вообще к римскому государственному опыту, было бы настоящим переворотом, причем переворотом исключительно продуктивным и в то же время традиционным, обращающим нас – граждан Третьего Рима – к римским истокам русской имперской государственности, к римскому опыту устроения власти. Последовательное применение принципа народного суверенитета на практике означало бы прежде всего восстановление суверенитета России над самой собой – то есть решение проблемы, которая имеет не только внешнеполитическое, но и внутреннее измерение. Впрочем, понятно, что нынешняя идеология “правозащиты” куда больше устраивает коррумпированную бюрократическую систему. Ведь эта идеология даже признает за чиновником своеобразное “право на произвол”, поскольку он – не более чем одна из ипостасей тотально порочного государства. И правозащитная деятельность в ее современном исполнении для бюрократической системы не опасна – ведь никакого властного вето за ней не стоит. Поэтому современные правозащитники так далеки от древнего идеала “народного трибуна” и так далеки от подлинной нелицемерной демократии.

Глава 2. ТРИАДА ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА

России нужно гармоническое сочетание демократии, аристократии и автократии

Государство

в своем здоровом осуществлении всегда совмещает в себе черты учреждения с чертами корпорации: оно строится и сверху, и снизу, и по принципу властной опеки, и по принципу выборного самоуправления. Ибо есть такие государственные дела, в которых необходимо властное распоряжение; и есть такие дела, в которых уместно и полезно самоуправление.

И.А. Ильин

1. Национальное самодержавие

Принятие идей Русской доктрины в качестве руководящих не только не приведет к снижению уровня “демократии” в России, но, напротив, будет способствовать выработке самостоятельных, сильных, действенных форм “демократической процедуры”. Если рассматривать “демократию” как внешний инструмент воздействия на политику России, если видеть в ней фактор упрощения и примитивизации русской политической традиции – то такая “демократия” должна быть отброшена прочь. Если же строить своеобразную русскую демократию без ущерба для национальной органики, без повреждения жизненно важных тканей государственного организма, то такое строительство можно только приветствовать.

В качестве примера “новой демократизации” можно привести требование повышения в России будущего значения плебисцитарных форм принятия политических решений. Верховная власть в России должна сделать референдум одним из регулярных средств легитимизации своих решений “через голову” бюрократии и “элит”, которые тем самым будут вынуждены считаться с подлинно демократическими инструментами государственной политики, а не режиссировать регулярные “выборные спектакли”.

Российская государственная власть должна быть сильной, эффективной и ответственной. Сама же форма устройства власти не может быть чем-то раз навсегда данным и определенным. Древнее русское понятие “самодержавие” значительно шире его общепринятой узкой трактовки как неограниченной власти единоличного монарха. Хотя этот термин часто толкуется как “единодержавие”, то есть власть одного человека, однако такое толкование ошибочно как исторически, так и лингвистически. Русское слово “самодержавие” употреблялось в том же значении, в котором в Европе употреблялось слово “суверенитет”, что соответствует также русским словам “полновластие” или “независимость”. Оно означает независимость от каких-то других начал на земле и от чьей-либо посторонней воли. Выражение “Божией Милостью”, употреблявшееся в титуле самодержцев, означало происхождение их власти только от Бога, но не от кого-либо из людей. Монархическая или республиканская форма правления, автократическое или демократическое устройство тех или иных властных и общественных институтов поэтому суть служебные и технические приложения к главной ценности государства и нации – справедливой духовной суверенности.

Самодержавие-суверенитет есть одна из высших форм осуществления свободы, и национальной и личной. Личной, поскольку только гражданин и подданный самодержавного государства может быть уверен в том, что это государство не станет действовать вопреки стране и ее людям, не посягнет на основы общественной жизни, будет способно само контролировать свои действия и отвечать за них. Напротив, подданный государства, не имеющего подлинного самодержавия, не может быть уже ни свободным гражданином, ни полноценным подданным, поскольку подчинен не только своему государству, в национально-политическое тело которого он включен, но и некоей внешней силе.

Однако идея самодержавия не полностью соответствует западному понятию “суверенитет”. Суверенитет, как это и вообще характерно для западной политической традиции, определяется через негативную формулу – “тот, кто получает указания от папы или императора, не суверенен”, как писал создатель европейской теории суверенитета Жан Боден. Русское понятие самодержавия включает в себя прежде всего позитивный аспект, это не только независимость от чьего-либо чужого суверенитета, но и концентрация в едином властном полномочии огромной государственной мощи. “Русский Царь ни от кого не получает и не получил своей власти; Русские Цари и Князья объединили разрозненные племена и организовали то русское государство, под сенью которого сложился русский народ, и прежде чем русский народ почувствовал себя политическим телом, во главе его уже стояли Русские Цари, сильные созданным им государством и организованными ими общественными силами. Русские Цари возникли с русским царством, воспитавшим русский народ к сознанию своего единства. Власть русского царя – власть самодержавная, то есть власть самородная, не полученная извне, не дарованная другой властью. Основанием этой власти служит не какой-нибудь юридический акт, не какое-нибудь законоположение, а все историческое прошедшее русского народа”, – писал замечательный русский юрист А.С. Алексеев.