Русская Фантастика 2005. Фантастические повести и рассказы

Панов Вадим Юрьевич

Лиззи как-то вдруг перестала плакать, и я хотела ее спросить, как дела. И поняла, что не могу разговаривать и двигаться — тоже. Корабль задрожал: мы, наверное, взлетели.

Чак

Я остался один. Лежу, разглядываю стену, потому что не могу отвернуться. Первой сожрали Лиззи, я чувствовал, как на меня брызнула ее кровь. Теплая кровь, это даже приятно было — тут довольно холодно. Лиззи не кричала, и я не знаю, чувствовала ли она боль. Я ничего не мог понять, и Ленка тоже: хлопала глазами и смотрела то на меня, то на эльвейыов.

А они жрали Лиззи. С нами не разговаривали, вообще ни звука не произнесли. Потом ушли наверх.

Мы лежали, переглядывались, больше ничего не могли сделать — ни пошевелиться, ни заговорить. За моей спиной часто дышал Андрей, он, наверное, не видел, что случилось с Лиззи. Так прошло много времени, сколько — я не знаю. Голода я не чувствовал, холода вообще-то тоже. Или, точнее, я не мерз. Иногда чуть мутило — наверное, корабль двигался. Но ни перегрузок, ни невесомости, ничего такого я не чувствовал. Мощная техника, я верю, что эльвейны действительно умеют летать к звездам. А мы, может быть, первые люди, участвующие в таком путешествии. Или не первые…

Потом сожрали Ленку. Потом почему-то Андрея, этого я не видел, только слышал. А теперь я остался один. Пробовал надеяться, что меня в качестве какого-нибудь опытного образца привезут на Эльву, но не получилось. Почему в качестве продуктов на время полета выбрали именно нас, а не мороженое мясо, например, не знаю. Может быть, им нравится свежатинка. А может быть, просто так вышло, все равно ведь кто-то должен был помочь им справиться с хмоллами.

Мне уже ничего не интересно. Вот только надо бы сейчас, напоследок, о чем-то важном подумать, а я не знаю, о чем.

Я не знаю, о чем…

ИРИНА СКИДНЕВСКАЯ

СТАЯ

В тот день ничто не предвещало беды для нашей стаи, обжившей участок леса у излучины. Половину ночи я, как водится, не спал, вслушиваясь в темноту, и вставать рано было мучением. Но утренние лучи пробивались сквозь лиственный полог и горячо щекотали веки, побуждая к действию, да еще развизжались бабуины, спустившиеся с верхнего яруса подразнить диких собак. Один прыгнул на крышу моего гнезда. Я сонно жмурился, а между тем в щель между прутьями пролезла цепкая лапа и ухватила меня за волосы с такой неистовой силой, словно вознамерилась скальпировать. Мой крик боли немало позабавил мерзкое животное.

Я немедленно сунул палкой под ребра этой наглой твари. Перебранку мы провели по высшему разряду: визжали, злобно лаяли друг на друга, брызгали слюной, бабуин — бегая вверх-вниз по дереву, я — выставив из гнезда взлохмаченную голову. К счастью, сородичи бабуина были слишком увлечены преследованием собак, и ему пришлось ретироваться. Напоследок краснозадый встал в позу презрения, а я погрозил ему палкой, после чего мы сочли инцидент исчерпанным.

Отдышавшись, я слез с дерева и покричал в разные стороны: «Йо-хо-ху! Йо-хо-ху!» Ну, это у меня выходит хуже всех. Не потому, что голос тихий. Просто я не какой-нибудь слабак, которому кажется, что он немедленно умрет, если пробудет в одиночестве хотя бы два часа. Да и напрасно я кричал. Все давно отправились на поиски еды, даже известный лентяй Илигри.

Пустой желудок сводило, и я соблазнился незрелыми орехами с сердцевиной горькой, как молодая кора. От них обычно болит живот,

так что стоило поискать что-нибудь повкуснее. Я рискнул, и в высокой траве, где водились ядовитые змеи, обнаружил гнездышко перепела. Четыре яйца немного утолили мой голод — птенцы вот-вот должны были вылупиться, — а еще два я приберег на обед.

…Я нашел их на белом песочке у реки. Кто ловил улиток, кто играл в камешки, и почти все жевали. Тридцать шесть человек. Пакрани, самая красивая девушка стаи, грациозно полоскала пучок моркови в воде, пронизанной солнцем. Мужчин в стае достаточно, и не я один пялился на длинноногую речную нимфу в юбчонке и топике, сплетенных из травы. Время от времени кто-нибудь из нас начинал шумно дышать — расслабляющая дыхательная гимнастика хорошо способствовала подавлению ненужных и опасных инстинктов.

Пакрани вышла из воды и, перекинувшись парой слов с женщинами, присела рядом со мной на расстоянии вытянутой руки. Эта крайне чистоплотная особь регулярно мыла свои золотистые волосы зеленой речной глиной и расчесывала рыбьей костью. К сожалению, после того как толстушка Руди запуталась длинными волосами в зарослях и ее сцапал камышовый кот, в моду вошла короткая стрижка. Вся женская половина стаи без колебаний сколотым камнем обрезала волосы по плечи. Да оно и к лучшему — меньше блох. Пакрани доверила эту ответственную процедуру мне, и у меня до сих пор тряслись руки при воспоминании о том, как я перебирал эти шелковистые, одуряюще пахнущие пряди.

Несколько минут мы сидели скованные, как подростки на первом свидании. С деликатным покашливанием и без резких движений, чтобы обо мне не подумали чего плохого, я положил рядом с Пакрани два белых яйца в крапинку. Мелькнула загорелая ручка, и вместо яиц на песке оказались две свежевымытые морковки. Тут я решил немного разморозиться, повернул голову и улыбнулся. Пакрани ела яйца и тоже улыбалась, мило морща аккуратный и до ужаса хорошенький носик. Остро заточенный камень на веревочке свешивался с шеи на высокую грудь, сквозь дырочки в топе проглядывали нежные розовые соски. Перехватив мой взгляд, Пакрани нахмурилась. Я поспешил отвернуться, сглотнул слюну и вонзил зубы в морковку.

До вечера мы учились кидать камни пальцами ног. Непростое это дело, но весьма полезно развивать нижние конечности, особенно если учесть, что все больше времени нам приходилось проводить на деревьях. Все-таки там безопаснее, чем на земле.

С наступлением темноты ветер принялся неистово раскачивать деревья, в кронах которых мы устроили свои гнезда. Совсем рядом душераздирающе закричала обезьяна, пойманная леопардом, и, как по сигналу, гроза обрушила на леса раскаты грома и жуткие водяные потоки.

Яростно хлестал дождь. Мое промокшее жилище ходило ходуном; каждую секунду я ожидал падения с десятиметровой высоты, которого, конечно, не пережил бы. В такие минуты я всегда вспоминал мать. Хотелось, как в детстве, прижаться к ее теплому животу, испытать забытое, умиротворяющее состояние защищенности. Мама, шептал я, глядя в черную пустоту под ногами, где ты?

В соседнее дерево вонзилось длинное жало молнии. На мгновение я оглох и ослеп, а когда пришел в себя, дерево уже пылало как факел. Дождь не был помехой пламени, перекинувшемуся на новые деревья и гнезда. Ободравшись до крови, я сполз на землю и бросился в лес.