Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
Театральная пауза после этих слов ничего особенного Марине не сказала, никакой трагедии она пока не обнаружила и ждала, скептически сощурившись, продолжения. Ожидала, разумеется, какой-нибудь шутки, или еще чего отвлеченного…
– Не понимаешь? – Свинтус явно сердился. – Ладно, рассказываю дальше. Я сразу все понял, связался с производителями, повез свою машину на экспертизу. Ничего не бесследно исчезают эти чернила – хорошо, правда, что я салон еще не мыл, – остаются кусочки этой гадости. Так вот, надпись, тобою увиденная, ну все эти твои послания с того света – не что иное, как чья-то злая шутка. Понимаешь?
До Марины начало доходить. Лицом побелела, но виду пока не подала, переспросила несколько раз, убедилась на подробностях.
–
– Но ведь…– она вздохнула только, и понуро опустила голову. Только тогда почувствовала, на чем держалась в последнее время – на вере в Димку. На ощущении постоянного его присутствия и покровительства. И не хотела бы просыпаться по утрам, но должна была – знала, что есть существо, которому не безразлично, которое наблюдает и участвует. Она действительно верила в него! Она так верила…
Все становилось на свои места. И ГАИшник, который в строго назначенное время Свинтуса из машины вытащил, и все, что было в поезде, и лестничная клетка Артура…
– Мой тебе совет, – Свинтус продолжал говорить. – Немедленно пойди напиши заявление. Для перестраховки, чтоб шутники эти – если с серьезными намерениями – побоялись дальше соваться. Только сразу предупреждаю, – тут Свинтус сменил тон, и Марина ясно поняла, отчего он так долго молчал, и, хотя еще на прошлой неделе во всем разобрался, ей, Марине, ничего не говорил, – Предупреждаю, что с тобой никуда не пойду и участвовать в этом мероприятии не буду. Мне некогда. И так дома почти не бываю, еще не хватало в твои приключения занырнуть. Пора становиться взрослой, Марина. Я тебе информацию передал, а ты иди пиши заявление. Сама, без меня…
Он убеждал так напористо, защищался так яростно, будто Марина нападала и что-то от него требовала. И было очень горько, что он так относится. Да. Всю жизнь звонила ему по малейшему пустяку. Но ведь не из-за беспомощности, а от родства душ. От искреннего желания поделиться приключениями, а в обузы напрашивать никогда не собиралась…
– Успокойся, – сказала каменно. – И не думала даже просить тебя о помощи. Все и так ясно. За инфо спасибо. Писать никому не буду. Это все… – тут поняла, что уже с собой не справляется, и окончила разговор очень скомкано. – Это все просто шутка. Подумаешь… Извини, мне бежать надо.
Отшвырнула телефон и давай реветь. В голос, будто одна во всем мире. Потом сообразила – не время привлекать соседское внимания – подушкой рот затыкать принялась. Но рот громкий, сильный, фиг с ним справишься… И трясется вся, и на телефон дико так погладывает.
Ждет, глупая, ждет, что Свинтус перезвонит. Почует неладное, вытащит…
Когда стало ясно, что звонка не последует, Марина довольно быстро успокоилась. Села за ноутбук написать Димочке. Надо ж адресата оповестить о его собственном несущестовании.
Дописала, и вдруг такой прилив ярости ощутила.
– Никого! – шепчет, – Ни Димки, ни Артура, ни Свинтуса… Никого не осталось! Что ж, я и сама еще многое могу. Вы у меня все еще попляшете!
Оделась наскоро, в зеркало и не глянула. Все оставшиеся деньги из карманов повыковыривала, вооружилась длинным острым зонтом и двинулась вон из квартиры.
«С таким лицом идут убивать» – подумал старик у подъезда, и потому Марину не остановил и, как обычно, «за жизнь» расспрашивать не стал.
А зря. Ей
Опять объективный взгляд:
Объективность объективного взгляда заметно расшаталась. Сбилась, как прицел, и болтается теперь безнадежно свернутой гусиной шеей. Но я продолжаю повествование. Молчать – значит, совсем забросить анализ и самооценку. Я пытаюсь разобраться в мотивах, отличить ложь от выдумки, шутку от оскорбления… Философствую. Потому что, пока не поздно еще, нужно вынести вердикт – оправдывать Марине Рыбку с Лиличкой, или наказывать… И если в этом не разобраться немедленно, то Марина моя на эмоциях столько наворотит, что потом никогда не разгребешь. Как Ринка с Димочкой…
А Марина? Марина, одержимая целью, несётся к стоянке такси. Кусает губы, глядя в заплаканные глаза своего отражения в стекле окна. Закуривает, достаёт очки. Смешно: темным-темным вечером, на темной полузагородной трассе, в черной волге, сидит барышня в черных очках и пережевывает свои черные мысли…
Представляет, как проберется сейчас в здание к Рыбке. Охранники не заметят – ну, мало ли, отвлекутся на что-нибудь… А она размеренно и жестко простучит каблуками по гулкому коридору. И глаза прищурены, и плечи расправлены и… вытащенный потихоньку у охранников пистолет заряжен. Как вдруг! Из кабинета Рыбки выскочит заплаканная КсеньСанна, побежит прочь, прикрывая лицо руками. И грянет выстрел. И Марина сразу все поймет и ужаснется даже немного, хотя только что собиралась привести Рыбку к такому же финалу.
«Отношения Рыбки и Лилички всегда настолько похожи на союз Брик и Маяковского, что подобный финал напрашивается сам собой» – рассуждает Марина, пугая таксиста решительным выражением лица и сосредоточенностью.
Перед самоубийством Маяковский был в состоянии страшной депрессии. Предчувствовал беду, ощущал, как начинается травля. Несколько газетных статеек с намеками, вынужденное вступление в литературную группировку, с которой всю жизнь был не согласен, пьеса, премьеру которой не посетили важные чины… В то время это однозначно показывало на предстоящие гонения. Он сразился бы с кем угодно, он не сознался бы, не поддался, в открытом бою оставался б собой до конца… Но пока его ломали не этим – ожиданием травли. Самое страшное для решительного человека – это затаенное ожидание. Плюс личная жизнь. Лиличка с супругом ненадолго уехали за границу. Казалось бы – какая Маяовскому разница? После очередных, на этот раз довольно грязных (у Лили новое увлечение, не сказать конкретнее – новый любовник) разборок, отношения решено удерживать в рамках дружеских. И получается! Рамки не трещат уже под натиском страстей, и Маяковский увлечен другой – Лиличка любезно познакомила с ним восхитительно красивую молоденькую актрису МХАТа Веронику Полонскую. Маяковский послушно потерял голову и искал утешения в 21-летней актрисе. Но та – не Брик – и воодушевить перед лицом общегосударственной травли не может. Попросту не понимает многого, в отличие от давно поднаторевшей в интригах советского строя Лилички. Кроме того, Вероника замужем, а Маяковский давно уже хочет тылы и семью, а не пылкий незаконный амур, урывками и без серьезности. Он почти безумен, умоляет, требует, грозится. Настаивает, чтоб актриса немедленно – да, прямо сейчас, не заходя домой, не разговаривая с мужем, не идя на работу в театр – осталась с ним, и никуда больше не уходила. Это истерика. Это глупая проверка ее чувств. Результат – Полонская соглашается со всем, и просит лишь один вечер, чтоб объясниться с близкими. Маяковский против, в отсрочке ему чудится подвох, она выбегает вся в слезах, и уже на лестнице слышит выстрел. Застрелился… Ирония судьбы: тот, кто громогласно осуждал уход Есенина, укорял поэта в слабоволии, писал назидательно-пародийное: /В этой жизни помереть не трудно,/ сделать жизнь значительно трудней/ именно этот человек спустя пять лет сам становится известнейшим самоубийцей…