Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям
Шрифт:
Так что с антифеминистским дискурсом у нас все в полном порядке. А вот феминистский никак не сформируется. Возможно потому, что в России феминисткам-писательницам не к чему больше прикладывать усилия, ибо, – говорит Дмитрий Кузьмин, – «геи произвели у нас ту работу по ревизии гендерных стереотипов, которую на Западе осуществили феминистки». А возможно, потому, что феминизм до сих пор воспринимается как «заморская блажь», чисто импортный, завозной продукт. «Феминизм, – дает уроки конспирологии Олег Павлов, – внедряется в отечественную среду феминистской же западной организацией. Феминистская литература рождается не из потребностей русской действительности, а из вульгарной пропаганды этих одноклеточных идей».
И самое грустное, что в этих словах много правды. Феминизм, понятый на Западе как
И будет ли искать? Вопрос открытый, ибо отечественные феминистки, – ссылается Е. Здравомыслова на мнение гендерной мыслительницы Ж. Д., – по-прежнему убеждены: «Главная задача нашего движения – изучение английского языка. Это краеугольный камень современного феминизма в России».
См. ГЕЙ-ЛИТЕРАТУРА; ГЕНДЕРНЫЙ ПОДХОД В ЛИТЕРАТУРЕ; ДАМСКАЯ ПРОЗА; МАРГИНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; РАДИКАЛИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ, УНИВЕРСИТЕТСКАЯ ПОЭЗИЯ
Предостережем от распространенных заблуждений. Университетская поэзия – это отнюдь не общее название для стихов дипломированных филологов и уж тем более профессоров, так что Михаила Панова, Сергея Аверинцева, Вячеслава Вс. Иванова, Дмитрия Бака относить к этому разряду можно лишь с большой осторожностью и только по результатам индивидуальных текстологических экспертиз. И не стоит – это уже второе предостережение – ставить знак тождества между филологической поэзией и так называемой «филологической школой», возникшей во второй половине 1950-х годов и представленной тогдашним курсантом Ленинградской областной школы милиции Александром Кондратовым, а также учившимися в ту пору в Ленинградском университете Михаилом Красильниковым, Владимиром Уфляндом, Леонидом Виноградовым, Сергеем Кулле, Михаилом Ерёминым и Алексеем Лифшицем, который прославится позднее под именем Льва Лосева.
Гораздо ближе к нашему понятию зарубежные и прежде всего англо-американские аналоги, где под университетскими понимают стихи, выделяющиеся, с одной стороны, самоцельной языковой игрой, а с другой, повышенной затемненностью смысла и демонстративным аутизмом, что делает их отличным объектом для структуралистского или постструктуралистского анализа, но исключает их успех у сколько-нибудь широкой публики.
Эти характеристики, на протяжении всей советской эпохи вызывавшие, мягко говоря, настороженность цензуры, издателей, нормативной критики и трактовавшиеся исключительно как приметы злокозненной книжности, в 1990-е годы стали нормообразующими едва ли не для всей русской поэзии. Поэтому Владимир Новиков, отмечая, что «есть такой вид поэзии, где и автор, и читатель – хорошо понимающие друг друга филологи-авгуры», совершенно справедливо утверждает: «“Филологизм” стал теперь доминантой не только петербургской, но и всей русской поэзии».
Впрочем, филологическими у нас по-прежнему называют не любые аутичные и/или игровые стихи с заведомо суженным адресатом, а только те лирические произведения, которые либо выстроены в архаичных жанровых и композиционных формах (венки и короны сонетов, триолеты, терцины и т. п.), либо написаны с широким использованием центонной техники. И это создает своего рода терминологическую проблему. Так как при акцентировании одной лишь центонности филологами par excellence в нашей поэзии оказываются вовсе не аутичные и книжные (по источникам своего вдохновения) Ольга Седакова, Елена Шварц или Виктор Кривулин, чье творчество сознательно адресовано читателям-авгурам. А совсем наоборот, Александр Ерёменко, Тимур Кибиров, Дмитрий Быков и даже поэты-иронисты (в диапазоне от Игоря Иртеньева до Владимира Вишневского), стихи которых отличаются как раз повышенной коммуникативностью, чему обыгрывание хрестоматийных цитат не только не мешает, но даже и помогает.
Вряд ли это оправданно. Гораздо разумнее причислять к разряду поэтов-филологов не всех начитанных авторов, а лишь тех из них, кто, – по замечанию Михаила Айзенберга, – «думает об устройстве словесных механизмов, а не о той работе, которая совершается с их помощью». Это позволит, с одной стороны, выделить сильные качества университетского стихотворчества, его адекватность современной культурной ситуации, так как, – говорит Дарья Суховей, – «само время декларирует возможность и необходимость поэта-филолога или прозаика-филолога –
Понимают ли поэты филологического склада ограниченность своих ресурсов? Кажется, не всегда. Чаще от них можно услышать нечто вроде вызова к непонятливой публике и недостаточно квалифицированным сегодняшним критикам: «Другая поэзия – это то, что требует другой критики. Критики, которая умеет вынести на свет обсуждения то, что укрыто “в целомудренной бездне стиха”, и отвечать образному смыслу на необразном, дискурсивном языке: не критики-оценки, а критики-понимания. Критики с богатым филологическим, философским, культурно-историческим инструментарием, потому что без него другая поэзия останется неуслышанной» (О. Седакова). Поэтому по аналогии с университетской поэзией, настаивающей на своей автономности, уже и в критике у нас образовался особый анклав, представленный, например, Данилой Давыдовым, Ильей Кукулиным и многими их сверстниками, где затемненной аутичности лирических смыслов разбираемых стихотворений соответствует постструктуралистски птичий язык, на котором ведутся эти разборы.
См. АУТИЗМ И КОММУНИКАТИВНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ИНТЕРТЕКСТ, ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ; КНИЖНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПТИЧИЙ ЯЗЫК; ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА; ЦЕНТОН; ЭСКАПИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА, УНИВЕРСИТЕТСКИЙ РОМАН
К явлению, которое описывается этими терминами, у нас принято относиться к априорной предвзятостью. «Понятие “университетский роман”, как и “университетская поэзия”, – говорит Виктор Куллэ, – вызывает устойчивую ассоциацию с чем-то высоколобым, кастово замкнутым и не особо удобочитаемым – с продукцией, заведомо рассчитанной на университетских же преподавателей и постмодернистскую критику (протяжный зевок)».
Что, впрочем, не мешает современным прозаикам совершать все учащающиеся вылазки в этот (для читателей пока еще непривычный) романный субжанр. Честь открытия которого обычно адресуют Владимиру Новикову, хотя он-то как раз напомнил: «Мы должны для начала выписать патент на самый термин “филологический роман” Александру Генису, давшему именно такой подзаголовок своей книге “Довлатов и окрестности” (1999)», – а затем и уточнил, что еще раньше с таким же подзаголовком в издательстве «Советский писатель» была напечатана книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского» (1990). Среди прародителей университетского романа называют, как правило, Вениамина Каверина с романом «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928), Андрея Битова с романом «Пушкинский Дом» (закончен в 1971-м, впервые издан в 1978 году) и Юрия Лотмана, который определил жанр своей книги «Сотворение Карамзина» как «роман-реконструкция» (1987). Генеалогия, словом, почтенная, а ведь есть еще и аналоги в современной англо-американской прозе, где в первую очередь выделяется романный цикл Дэвида Лоджа «Академический обмен», «Мир тесен», «Хорошая работа».
И тем не менее следует, видимо, признать, что само это явление пока что находится у нас в стадии формирования, пополняясь такими книгами, как «БГА» Михаила Пророкова, «Крюк» Сергея Боровикова, «Роман с языком» самого Владимира Новикова, а также такими маргинальными, балансирующими на грани между художественностью и эссеизмом произведениями, как «Конец цитаты» Михаила Безродного, «Записки и выписки» Михаила Гаспарова, «Эросипед и другие виньетки» Александра Жолковского, «Буквы» Марины Вишневецкой. Нелишне будет, вероятно, рассмотреть под этим углом зрения и многочисленные романы Анатолия Наймана, романы Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», Андрея Дмитриева «Закрытая книга», Владимира Сорокина «Голубое сало», объединяемые той важной ролью, какую играет в них собственно филологическая проблематика.