Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие
Шрифт:
Перед нами одиннадцатая октава из небольшого цикла Мея «Октавы». Всего в цикле пятнадцать октав. Только вместо двенадцатой октавы – многоточие, обозначающее символическое пространство. Мей поступил здесь в манере Тютчева: самое сокровенное выразил через молчание. Из символического пространства
Знаменательно, что октавный цикл (он посвящен сестре жены поэта Е.Г. Полянской) находится совсем рядом с другим лирическим циклом, в котором обожаемая героиня – Софья Полянская, на ней поэт женится в 1850 г. И лирическое творчество Мея откликнулось на художественную закономерность поэзии 1850– 1870-х годов (Тютчев, Фет, А. Толстой) – стремление к стихийной циклизации. Из этой художественной стихии рождались «неавторские» циклы, каким станет «Полянский», а «Октавы» (1844.) превратятся в сопутствующий цикл. Главное связующее звено между ними – девятичастные «Октавы», обращенные теперь к Софье Полянской и построенные в форме воображаемого разговора с лирической героиней. Этим «Октавам» предшествуют такие стихотворения: «Когда ты, склонясь над роялью…» (1844), «Не знаю, отчего так грустно мне при ней?» (1844), «Беги её» (1844). Затем последуют «Канун 184… г.», «О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах…» (начало 1850-х годов), «Друг мой добрый! Пойдём мы с тобой на балкон…» (1860). И «Русалка» (1850–1856), одно из лучших стихотворений Мея, посвящённое жене, также входит в «Полянский» цикл.
Как во всех циклах подобного рода, в «Полянском» цикле есть прочная автобиографическая основа. Но она всё же подчинена общей устремлённости меевского творчества, жаждущего слияния с «чистейшей красой». Отсюда и существенная особенность его внутренней организации: лирическая героиня, подобно Галатее, появляется только для безудержно-страстного поклонения и восхищения. И только едва ощутимыми намёками возникает то, что напоминает «денисьевский» цикл Тютчева, – почти романная коллизия с выдвижением на передний план образа лирической героини. Вполне естественно то, что центральное место в лирическом цикле Мея займёт стихотворение «О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах…»:
О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах,Чьи электрически-ореховые косыТрещат и искрятся, скользя из рук впотьмах,Ты, душечка моя, ответь мне на вопросыНе на вопросы, нет, а только на вопрос:Скажи мне, отчего у сердца моегоЯ сердце услыхал, не слыша своего?Любовь для Мея – это уход от современного мира в обитель ласкающих грёз и красоты. В своём, так и не усвоенном читателем-современником, художественном изяществе он был поистине одинок. Меевское стихотворение 1858 г. «Арашка» (притча о попугае) вполне можно воспринять как метафору одиночества романтического поэта, развитие которой завершается печальной фразой: «Всё мертвецы, а были люди встарь». Вот это трагическое ощущение заставляло Мея всё дальше и дальше уходить в прошлое, что стало ещё одной причиной его активного интереса к русскому фольклору, традиции которого осваивались им с опорой на художественный опыт А. А. Дельвига («Русские песни»), А.В. Кольцова и А.А. Григорьева, которому Мей в знак дружбы посвятил стихотворение «Огоньки». Этому же способствовало творческое общение с А.Н. Островским и славянофилами (с 1848 по 1853 г. Мей входил в «молодую редакцию» журнала «Москвитянин»), Пленённый народной поэзией, Мей на основе былинного стиха создает героические образы Евпатия Коловрата («Песня про боярина Евпатия Коловрата») и Александра Невского («Александр Невский»), а на основе песенного стиха – такие лирические песни, как «Ох вы, годы мои, годы торопливые…», «Что ты, зорька, что, рожденница желанная…», «Ты житье ль моё…», «Как вечор мне, молодёшеньке…»
Поиски гармонии, красоты и идеального бытия в далёком прошлом привели Мея не только в античный, но и в библейский мир. По этой причине в его поэтике образовалась сфера антологической лирики и возник цикл стихотворений, в которых впечатляюще воплощены «библейские мотивы»: «Отойди от меня, сатана!», «Давиду-Иеремии», «Юдифь», «Подражание восточным», «Псалом Давида на единоборство с Голиафом», «Эндорская прорицательница», «Притча пророка Нафана», «Еврейские песни» (поэтическое переложение «Песни песней»
Особое место в поэтическом творчестве Мея занимают исторические драмы «Царская невеста» (1849) и «Псковитянка» (1860). Написанные пятистопным ямбом, они продолжали традиции русской стихотворной драматургии, прежде всего «Бориса Годунова» А.С. Пушкина, и стали важнейшим прологом дальнейшего историко-поэтического проникновения в XVI в., в личность Ивана Грозного, внутренний мир человека того «грозового» времени со всем буйством страстей и сердечными муками любви. Романтическая поэтика драм, позволившая органично соединить историзм и лиризм с музыкой стиха, вдохновила Н.А. Римского-Корсакова на создание опер «Царская невеста» и «Псковитянка».
Литература
Фридлендер Г.М. Л.А. Мей // Л.А. Мей. Избранные произведения. Л„1962.
Бухмейер К.К. Л.А. Мей // Л.А.Мей. Избранные произведения. Л., 1972.
Гаспаров МЛ., Осповат АЛ. Мей Лев Александрович // Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994.
Корнилов С.И. Мей Лев Александрович // Русские писатели. XIX век: Биобиблиографический словарь. 2-е изд., дораб. Т. 2. М., 1996.
И.С. Никитин (1824–1861)
Выдающимся и скромнейшим, по признанию многих, поэтом некрасовского, демократического направления в литературе, искренним певцом скорби народной был Иван Саввич Никитин.
Никитин прожил короткую жизнь, полную неблагодарного труда, лишений, обид, физических страданий. «Мне доставались нелегко / Моей души больные звуки…», – писал поэт о себе. Родился он в Воронеже в мещанской семье и почти не отлучался из родного города. Отец владел свечным заводом и лавкой, отличался крутым нравом (был известным кулачным бойцом), пьянствовал, кроткая мать страдала от его домашней деспотии. Иван был единственным ребенком в семье. Грамоте мальчик учился у сапожника, затем обучался в духовном училище, где увлёкся книгами, и в духовной семинарии. Колоритные картины отупляющего семинарского уклада позднее он нарисует в повести «Дневник семинариста». Однако именно к этому периоду относятся увлечение Белинским и первые стихотворные опыты. Отчисленный из семинарии по «малоуспешности» (из-за смерти матери и запоев отца он пропускал занятия), молодой человек не имел более перспектив продолжить образование. Нужно было зарабатывать хлеб насущный.
Никитин торгует грошовыми свечками вразнос, работает в лавке отца, затем становится «дворником» (содержателем постоялого двора), более десяти лет трудится практически день и ночь, лично вникая во все хозяйственные дела. «А утомившись порядочно за день, – читаем в его письме, – в сумерках я зажигаю свечу, читаю какой-нибудь журнал, берусь за Шиллера <…>, покамест зарябит в глазах». «В моей грустной действительности единственное для меня утешение, – пишет он в другом письме, – книги и природа». Поэт не сразу обретает собственный голос. Первые стихи Никитина подражательны: в них чувствуются интонации М.Ю. Лермонтова, А. В. Кольцова.
Дебют И.С. Никитина в печати состоялся публикацией стихотворения «Русь» (1853). «Начать мощной и широкой «Русью» мог только поэт большого общественного дыхания», – пишет исследователь творчества Никитина В. И. Кузнецов.
Под большим шатромГолубых небес —Вижу – даль степейЗеленеется.<…>Широко ты, Русь,По лицу землиВ красе царственнойРазвернулася!Автор «Руси», как говорится, вдруг проснулся знаменитым и оказался причастным к обществу Н.й. Второва, изучающему историю, этнографию, фольклор Воронежского края. Сам Николай Иванович Второв стал на долгие годы его близким другом и литературным наставником. В кружке Никитин знакомится и с Де-Пуле, своим будущим биографом. Члены «второвского кружка» воспринимали его как самородка, преемника своего земляка Кольцова. Поэт упорно занимается самообразованием, изучает немецкий и французский, чтобы читать зарубежную поэзию в подлиннике. «Не знаю, – читаем в его письме, – какая непостижимая сила влечет меня к искусству…»