Русская любовь. Секс по-русски

Фингер Фердинанд

Глава десятая

Вечерняя пора — почти уснувший городок. В отличье от больших, довольно чистый и опрятный. А что живут в раю, всем жителям там невдомек, Они ведь думают — в Париже жить приятней. Удар в лицо от проститутки даром не прошел, Убил и задушил несчастную девчонку, И жир тот вытопленный цель нашел, Струей с материи в сосуд полился тонкой. Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна, В экспериментах — записи и выводы слагались, Работа днем на фабрике — дневная суета, В работе гения почти не отражались. Ночь — тишина — вот одиноко девушка идет домой, Из подворотни вдруг рука на рот — не закричит отчайно, Труп тащит Жан-Батист по улице кривой, Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно. Домой — добычу поскорей раздеть, Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее, Затем все снять и труп куда-то деть, За следующим в путь — да поскорее. Десятки девушек злодеем уж умерщвлены, И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов, Не стало в городе привычной суеты. Замолкло, притаилось все от страха не задаром. Отец Лауры время не терял — собрал верховный суд, Все лица бледные, не знают, что и делать, В отчаянье, что девушек всех в городе убьют, Все поняли, что в городе убийца массовый — он без предела. Но жизнь есть жизнь, и молодость — она ведь молодости брат — По паркам-насаждениям гуляет смело, Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят, Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела. Серебряной струей внизу река чудесная течет, И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь, Испуг — там девушка в водоворот Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает. Собака разрывает землю, и находка вдруг: Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась, Так новая красавица вошла в смертельный круг, Круг, из которого костями объявилась. В подвале фабрики стояла колба из стекла, И в полный рост в воде там девушка качалась. Там, где должны быть розы, там была она, И грудь красивая в ней лепестками облеплялась. А дальше — больше, не было конца Там преступленьям — жизнь казалась

крахом. Сомненья и волненья так запутали отца, За дочь свою дрожал он в страхе. Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит, Над нею Жан-Батист стоит, склонившись, Скребком он жир снимает, что в себе таит Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет. И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла, Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь, Как будто матерь-смерть всех погребла, Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь. И наступил предел, и смерть взяла свое, Десятки жертв невинных жизнью искупили, То жизни воровство, что Жан-Батист возвел На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли. Тринадцатый флакончик — о, недосягаемая цель, Должна была достигнута любой ценой и в самом деле, Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь — Он был физически-духовно на пределе. Как много запахов в флакон заключены теперь. Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает. Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает. Охраной неприступно окружена была Мечта его — такой непроницаемой стеною. 13-й флакон пустой, при всех достоинствах — беда, Иль жизнь закончена — и нету перспективы пред тобою. Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит, 12 наизвестнейших духов перед тобою, А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит, Ищи последний ключ к успеху и работай над собою.

Глава одиннадцатая

Однажды девушка решила без подруг В вечерний час за розой в сад спуститься. Но спасена была — случается такое вдруг. Отец с балкона девочку позвал — домой поторопиться. Убийца девушку среди кустов почти догнал, И задушить ее хотел — могло такое получиться. Но музыкою запаха объятый, без сознания упал. И злодеяние уж не могло свершиться. На фабрике кипит работа — бесконечная страда, Из тысяч лепестков вдруг появляются картины, А Жан-Батист ждёт ночь — она ему мила, Он новый запах ждет от девушки невинной. В огромных баках варит он цветы, При перегонке надо получать божественные капли, Которые потом войдут в состав духов — они Те долгожданные и маслянистые экстракты. И половодьем неохватным паника росла, То там, то здесь вдруг появлялись трупы Красивых девушек — какая тайна здесь была. Ломали голову в отчаяньи — вниз голову потупив. По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон, Наш парфюмер не мог его заполнить, Как волк израненный, метался он, Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить. Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину: Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл, За ней по лестнице на сеновал, не удержался — больно спину. Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал. Ну разозлился наш любовник молодой, Ушел — не удалось схватить молодку, Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой, И обнаружена назавтра страшная находка. Собранье за собраньем — паника, бессилье, пустота. И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка, Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она, И стон, и плач родных в подвале преогромном. Великий праздник — день рождения наступил У дочери купца — красавицы Лауры. И шумный рой гостей дворец заполонил: Там не было того, кто был бы хмурым. Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину, И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает. Она убита, ведь известно — почему. С ее груди, лобка все запахи скребок снимает. Красивое лицо и розовый сосок Убийцу, ну, никак не привлекают, От девушки ему лишь нужен прок, Тот запах юности, который поражает. Вот так для эфемерной цели убивал Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин. И в сладострастной жажде тех убийств не замечал. Значения не придавал кровавому следу, который он оставил. От множества убитых во флакончике экстракт, И капля каждая — погубленная жизнь, в нем беды. Но не хватает капель — все не то, не так — Не тот предел, который нужен для Победы. Работая как проклятый, ночами он не спит, Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах, Над записями в мелких буквочках корпит, Уже исписана десятая толстенная тетрадка. А паника растет, вот в речке труп плывет, Или в усадьбе у крестьянки труп находят, Иль в поле средь лаванды — кто и как поймет. Как очутились там, и в голову не входит. Открыты арсеналы — у людей оружие в руках, Ворота, окна забиваются отчайно, Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах. Очередную жертву не убил случайно. И время шло, и глаз, повсюду глаз Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду. И не случайно встреча вдруг произошла, Лаура уцелела проявлением божеского чуда. Однажды вечером в огромнейшем саду Ну, только на минутку разлучилася с подругой, Дыханье на плече почувствовала — с криком в темноту, Бедняжка побежала — подоспел отец, да не один, а с другом. Убийцу скрыла бархатная ночи темнота, Хотя переполох был во дворце ужасный. Беспечность жизни, радость бытия ушла, И даже солнца день стал больше не прекрасным.

Глава двенадцатая

Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть Пришла ко всем и к кардиналу тоже, Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть, Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже. А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека, Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый, Опять его преступная неуловимая рука Творила зло — «господние пути ведь неисповедимы». Отец решил — нельзя так дальше жить. И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою. Он понял, что задержка может дочку погубить, Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою. На море в замок родовой ее привез — спеша За триста километров от родного дома. И не жалел, что далеко увез дитя. Он от опасности спасал ребенка дорогого. Безбрежное аквамариновое море за окном, И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты, Морской волны в шипении, падение — подъем, Свободы ощущение — прощай, тревоги и заботы. Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну, И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно, И может отдохнуть от горестей отец, и потому Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно. Вот начались спокойные и нетревожимые дни, Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной. Везде в садах благоухали редкие цветы, Вставала рано — засыпала в счастье рано. В уединенном замке том — отец в уединении не жил, Там часто собирались старые и молодые, Там были новые и старые друзья — он их любил. И постепенно все о прошлых страхах позабыли.

Глава тринадцатая

В тот день, когда купец уехал в Норманди, Наш парфюмер оставил город шумный, И много дней за запахом в пути Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной. Дорога жизни, ускользающая вдаль. На ней не только пыль, заботы и тревоги, На ней так часто встретишь радость и печаль, О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге. Так может быть, что ноги стерты в кровь, А может быть, летишь ты ветерком в пролетке, На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь, И можешь плакать и смеяться ты при той находке. На ней все можешь ты в минуты потерять, А можешь все приобрести по божьей воле, Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать, Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле. Там можешь ты отца и мать похоронить И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий, На той дороге можешь быть судьбой избит Или избалован Фортуной прилетящей. Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж, К концу же подойти и в грязи, и уставший, Так много оскорблений получивши от невежд, Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной. Похоже, ненависть и клевету получишь там, Там вместо правды и любви на той дороге боли, А может, все твои грехи Господь расставит по местам, И будешь счастлив ты по Божьей воле. С дороги той поднимешь вновь и вновь, Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги, Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.

Глава четырнадцатая

Для Парфюмера — предыдущего четверостишия я не писал, Я не имел его в виду, кровавого убийцу, Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял, Он весь в грехе, в крови проклятого витийства. А через месяц весь оборванный он к замку подошел, Обросший, грязный, вид почти безумный, Другой при виде замка отступил — ушел, Но наш убийца не был юношей благоразумным. С собой он нес тринадцатый полупустой флакон, В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга. Он знал, что первым в мире будет он И никогда не будет нищим бедолагой. Неделями он только тем и жил, что наблюдал, Как отыскать лазейку в неприступный замок. Что девушка могла узнать его в лицо — он знал, И не хотел тюремную решетку получить в подарок. По вечерам отец к любимой дочке заходил, А на ночь двери на замок крепчайший закрывали. Кругом охрана грозная — приказ не спать им был. За это головою собственною отвечали. Тот замок был построен на обрывистой скале, К нему вела единственная горная дорога, К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне, Отец почти не волновался — слава Богу. Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери, В пути дрожал от проникающего страха, И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!» И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха. Открылась дверь скрипучая в ее покой, Она спала — освещена луны сияньем, Струились волосы ее роскошною волной, Она была во сне неописуемым очарованьем. Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда. И счастье вдруг безмерное всю душу охватило. Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда, И для охраны дочери он делал все, что было в силах. А время шло — в один прекрасный день Ключом огромным дверь открыл — о, Боже, Лаура голая лежала — смятая постель, Роскошных нет волос — задушена была, похоже. В тревоге Франция — подняты города, И потекли солдаты по ее дорогам, Приказ — найти во что бы то ни стало подлеца, В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога. Теперь представьте все

отчаянье отца: Любимая мертва и не вернется боле. Убийца на свободе, радостна душа у подлеца, А у него душа вся разрывается от боли. А что же наш герой — где он? А он в пути, объятый счастием безмерным, Теперь в его 13-м флакончике тот эталон. Которого добился все ж убийством непомерным. Луга, поля, такая рань — такая тишь, Душа его вся в радости трепещет, утопает. А совесть — совесть, что же ты молчишь, А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает. Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт, Да плюс к нему один — главнейший. А все досталось не за просто так, Какою кровью он добыт и головой умнейшей. Он в роковой флакон последнюю добычу влил, Он без дыхания упал в «нирвану». Он понял, власть в его руках — ее добыл. Он победитель — первый над людьми без всякого обмана. И вдруг был окружен солдатами — куда флакон, Тут мысль работала отчайно, Один лишь путь куда — ох, не удобен он, А сохранить все надо, хоть и боль необычайна. И схвачен был, и отвезен в Париж, Столица радостью охвачена безмерно, Раскрыты преступления, и их не умолчишь, И казнь будет для убийцы беспримерна. Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив, Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят, Примером страшным тысячам живых, И долго-долго казнь ту люди не забудут. И день настал — ждут тысячи людей Той казни беспримерной с нетерпеньем, Повозка грязная — где он, ну, поскорей, Убийцу пусть распнут без промедленья. Помост, палач, топор стоймя стоит, Крестом сколочены накрепко бревна, И через маску черную палач глядит, Ему не терпится казнить убийцу всенародно. Толпа шевелится и издает ужасный гул, Тот гул ужаснейший толпы немытой, Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул, От предвкушенья крови запаха пролитой. Ну, что так долго — в нетерпении толпа. Когда появится повозка — в ней убийца. Когда топор поднимется с тем взмахом палача, Четвертование ведь редко — может боле не случиться. Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!» Толпа отхлынула, давая ход карете, Нет, не повозке грязной — тут ты удивись, Роскошнейшей карете — редкостной на свете. Четверкою запряжена чудеснейших коней, В блестящей сбруе — золотом пробитой, С фигурами летящих белых лебедей, На запятках со слугами и с крышею открытой. Толпа подумала, что это сам король Пожаловал на казнь, все на колени встали. К помосту рвались с криками «позволь!» Не шутка, сам король пожаловал — такого не видали. Ну, вот и все. Карета у помоста встала, И на откладных ступеньках появилася нога, Которая не королю принадлежала, Убийцы нашего она ногой была. Из бархата башмак был темно-синий, Украшен бриллиантовою пряжкою башмак, За ним и наш герой в кафтане темно-синем, Перед толпою на помост взошел — «одет-то как!» Взошел и из камзола вынул что-то, Палач пред этим что-то на колени встал, И припадя к его ноге, он отчего-то Топор убийце в руки передал. Герой наш с гордым взглядом победителя взирал, Внизу была толпа людей, так жаждущая крови, На власть его теперь никто не посягал, Отныне у него есть все — чего же боле. Камзол, расшитый стразами из бриллиантов, Невиданным богатством, красотою поражал, С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами Перед народом гордо он предстал. И шум толпы замолк, и тишина настала, Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы, Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали, Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!» Движенье дирижера — появился вдруг флакон, В другой руке шифоновый платок явился. И на него три капли из флакона вылил он, И что за тем случилось — не могло случиться. Все, кто собрались — оказались вдруг в раю, Любовью переполнены сердца людские стали, И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу, И все друг к другу с поцелуями припали. Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика, А вот прекрасный юноша другого раздевает. А вот старушка с юношей почти нага, А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит. Десяти минут и не прошло, а площадь вся была Усеяна телами голыми в влекущей страсти, Там свального греха — подарок от «лукавого» — пора пришла, И это было наваждением каким-то, было счастьем. Там не было стеснения, там не было стыда, Вся площадь превратилась в место общего совокупленья. И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда, Со шлюхою совокуплялся непотребной. А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует, И вспоминал ту первую, и по щеке слеза, А память о второй сжимает сердце и волнует. Один той власти не поддался, сжав в руке клинок, Отец Лауры на помосте оказался, Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок, Тебя люблю», — без памяти упал, ответа не дождался. И запах потных тел и спермы, льющейся потоком, Победный запах из флакончика всё заглушил. Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким, Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил. А время шло, вдруг схвачены одежда и белье, Исподнее надето на тела поспешно, И стыд, и срам толпу вдруг охватил. Как так случилось? Отчего? Никто не понимал, срамное место прикрывали спешно. И молча разошлись, потупив к долу взгляд, Хотя, я думаю, что старики довольны были. Молодку подержав в своих трясущихся руках, Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли. Наш Жан-Батист прекрасно понимал, Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной. В процессе достиженья цели так устал, И прежней радости уж не было безмерной. Париж вечерний, площадь, где родился — перед ним, Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий, Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл, Для человека маленького рынок тот не лишний. И глаз внимательный из темноты смотрел, На нищету ужасную всю в требухе и грязи, Но ничего от жизни гений не хотел, Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем. И вышел он на площадь и посередине встал, Достал флакон и на голову вылил, Ведь все, что будет, он предугадал, Убийца — гений, свет и жизнь возненавидел. Случилось то, что он и ожидал. Десятки женщин вдруг накрыли с головою, И все — он больше ничего не видел и не знал, Лишь дьявол знал, что приключилось той порою. Разорван на куски, с собою унесен, И не осталось ничего на площади той грязной, Остался лишь на ней пустой флакон, Напоминанье горестное той судьбы ужасной. И капелька последняя стекла с него, И сорок жизней молодых в ней заключались, По грязной мостовой расплылась в ничего, Но гения труды в ней на века остались. P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя, Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый, Который создал Жан-Батист совсем не зря, В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой. За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь, Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером, И за такую женщину я жизнь отдать не прочь, В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом. Классических духов не больше десяти. Какой неимоверный труд стоит за ними, И их не будет больше, как ты не ищи, От парфюмеров ускользают дюнами — песком в пустыне.

08.07.2010

Стихи о любви

Дорогой жене-подруге, спутнице всей моей жизни Риточке Фингер посвящаю.

Фото — 1994

Поле

Жене

Мы шли дорожкой через поле с васильками, Безбрежным, словно море, с голубой волной. И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная И чувствуя, что станешь вдруг другой. Интуитивно понимая, что невинность у порога Уже осуждена — окончится дорожкой той. Но из моей руки не вырвалась, слава Богу, Дорожка с васильками для тебя была Судьбой. И вот теперь вдвоем в той солнечной купели Нас искупал Господь, не посчитал за грех, Связала нас любовь на самом деле На пятьдесят связала на двоих — на полувек. Стена пшеницы колыбель ту окружала, И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты. Там страсть навеки нас двоих связала, Стальною цепью неразрывной вырвала из суеты. Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки И обрекла на жизнь счастливую двоих. Дала нам все, что надо человеку Которую и не представить — нам теперь в ней жить. Спасибо, поле, за застенчивость твою, Которою ты скрыла наше прегрешенье. Спасибо Господу за Милость потому, что Он открыл для нас Любви прозренье.

02.08.2010

Крылья бабочки

Жене

От запаха весны я охмелел отчайно, И шорох бабочки прекрасных крыл Сейчас я вспомнил не случайно, Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл. Тончайший шорох — он волнует бесконечно, Воспоминаниями душу вдаль маня, Его возьму с собой в дорогу я навечно. О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча!

29.09.2010

Загадка без разгадки

Жене

О, женщина, загадка из загадок, Преследуешь меня — а почему? Наверно, потому, что женщина не требует разгадки — Не разгадать разгадку — той загадки никому. Ведь даже Рафаэль своею гениальной кистью Не смог отобразить, что в женщине лежит. А там такое! Я клянусь своею жизнью, Что, заглянув туда, слепоглухонемой заговорит. И хорошо, не надо философствовать напрасно, Оставим тайну без разгадки навсегда. Есть постулат — любая женщина прекрасна, Стройна, мила, умна, изящна — как моя жена.

29.09.2010

Мама жены, моя мама, моя жена, автор. Фото — 1962 г. Около музея изобразительных искусств им. Пушкина, Москва.

Желание

Жене Риточке

Жена моя — какое счастье и какое горе, Что встретил я тебя и так давно люблю. Я не хочу, чтоб жизненное море Нас разлучило на своем бегу. Я не хочу, чтоб в счастье и несчастье Дороги наши разлучила круговерть. Я очень бы хотел, чтоб в одночасье Обоих приняла нас Матерь Смерть. Я так хочу, чтоб ни один из нас не мучился Судьбою, Не доживал один оставшийся порог. С небес отпущенный подарок — жизни наши — По справедливости на небесах судил бы Бог. Тебя люблю, всем сердцем понимая, Что разлучить меня с тобой не смогут никогда, Ни Матерь Смерть, ни суета мирская, Что будем вместе мы навеки — навсегда. И нашим двум судьбам, сплетенным здесь в любови, В космической дали от суеты земной Господь подарит там Покой и Волю, Что на Земле так не хватало нам с тобой.