Русская мать
Шрифт:
Видно, ты одна и решила судьбу, то есть судьбы - свою, мою и отцову. Отец молчал, сказал, что подумает, и думал, даже ломал голову и по временам, явно взвешивая все "за" и "против", что-то ворчал. Казалось, ему намного трудней, чем тебе, сняться с места в поисках новой родины. Возможно, считал, а был он старше тебя на пять лет, что начинать все заново поздно. Противиться не противился, но хотел, чтобы отъезд сам собой перерос из возможности в необходимость. А ты торопила нас, и кто знает почему. Когда прощальная семейная идиллия на пароходе с красивыми
Пожалуй, эту пароходную сцену только по лени держал я за лубок супружеской и материнской любви. А как было на самом деле - отправляла ли ты мужа покорять Европу или сама отправлялась погулять с Виктором на две-три недельки на воле? Обеспечивала сыну европейское образование или себе самой, в разлуке с родней, свободу от любопытных глаз, да и от собственной совести и лишних треволнений тоже? В тот день в Лом-Паланке ты же сходила с ума от счастья! Наконец-то сама себе хозяйка, наконец одна с Виктором! А все твои разговоры, об отцовской карьере, о воспитании сына, как ни рассудительны, - всё для отвода глаз. Родная душа - потемки. И что сказать о твоем прошлом? Пришлось бы судить тебя, допрашивать с пристрастием, пытать, пока не признаешься. А за неимением неопровержимых доказательств всякая быль - сказка. Так что, дав на миг слабину, я опомнился, устыдился, беру свои слова обратно и повторяю, с чего начал: конечно же, в 1924 году ты была верной женой и любящей матерью.
Брюссель, 1933
– Ты должен быть первым в классе, ты же самый умный.
– Я буду, мама, буду. Но друзья...
– Твои дружки тебе в подметки не годятся.
– Они хорошие ребята, мама.
– Да ну, остолопы!
– У меня прекрасные товарищи.
– Товарищи не товарищи, главное - отметки. Я горжусь тобой, и папа тоже, хотя он-то помалкивает.
– Одно только плохо: в математике я так себе, а в химии - полный тупица... Все надо зубрить. Если на экзамене хоть немного изменят вопрос, я пропал.
– Хочешь, наймем учителя?
– Не хочу. Почему ты вечно ругаешь школу?
– Потому что в жизни важна только семья. Нам троим надо держаться вместе и бороться.
Защищаться от чужаков, разлучников наших.
– Но нельзя же защищаться от мира и от времени.
– Господи, что за фантазеры тебя окружают!
– Но надо же учиться жить среди людей.
– Живи среди нас с папой. Мы что, тебя не кормим, не поим?
– Но не век же мне с вами вековать!
– А чем мы для тебя плохи? Кто тебе что в уши надул?
– Просто мне хочется, чтобы ты иногда приглашала к нам пару моих приятелей. Я хочу не бороться, а дружить с ними.
– И думать не смей! Звать иностранцев! Скажут еще, что мы нищие, что у меня смешной акцент.
– Но ведь они мои друзья...
– Сегодня одни друзья, завтра другие. Пойдешь на будущий год в
– Разреши хоть в кино с ними сходить.
– Еще чего! Эти походы до добра не доведут. Сначала кино, потом папиросы, потом барышни.
– Вот я и говорю - позови друзей к нам на чай.
– Хочешь сказать, что тебе нас с папой мало?
– Но мальчики в моем возрасте...
– В твоем возрасте мальчики должны слушаться взрослых.
– Тогда я попрошу папу.
– Папу оставь в покое. Папа работает, у него и без тебя забот полон рот.
– Зануды вы.
– Что за выраженья! Скажи еще, что изверги! Тебе что, плохо живется? Ты же знаешь, что ты для нас - все, ты нам свет в окошке!
– Но позвать моих приятелей все же не мешает.
– Я подумаю.
– Что тут думать, дураку ясно!
– Что ж, я дура, по-твоему? Ах, я дура? Ну, знаешь, это уж слишком.
– Леклерк славный малый, вот увидишь, и Лифшиц тоже, он читает Спинозу, Бергсона.
И Кьеркегора читает.
– Ах, читает!
– А что же еще должен делать отличник?
– Читать, но не такое! Это не по программе.
– А надо непременно по программе?
– У тебя на все есть ответ! Ну тебя совсем. Дай поцелую.
– Сперва скажи, когда позовешь Леклерка и Лифшица.
– Через месяц.
– Нет, через три дня, в субботу.
– В субботу у нас госпожа Мельц.
– Фу, от нее воняет.
– Она же хромая, бедняжка.
– А если хромая, значит, надо мыться раз в год? Или даже раз в четыре?
– Скажи, у тебя желудок как работает?
– Тебе мой желудок важней меня?
– Просто ты от него зависишь. Когда не следишь за ним, становишься злым.
– Да что ты нашла в этой Мельцихе?
– Бедняжка очень страдала. Говорит, выбросилась из окна из-за одного негодяя.
– В таких случаях лучше выслушать обоих. Может, она сама негодяйка.
– Она любит музыку.
– И жила в России, вот вы вместе и льете слезы.
– Ступай-ка займись уроками. Тебе лучше читать, чем глупости говорить.
– Я не глупости говорю, я прошу. Так позовешь в субботу Лифшица с Леклерком или нет?
– Сыночка, ты из меня просто веревки вьешь.
– Тоже мне, веревки!
– Нет, этот твой переходный возраст - сущее наказание! Переходит, переходит, никак не перейдет...
– Ты увидишь, Лифшиц очень умный.
– А вот твоя бабушка говорила: "Умный, да не разумный". А про сердце вам в школе не говорят? Господи, убьют в тебе русскую душу!
– Твоя русская душа - безалаберщина, и больше ничего.
– Ах, сыночка...
– А ты чуть что, сразу в слезы.
– Я никогда не плачу.
– Да неужели?
– Все равно это не повод для насмешек. В каком классе твой Лифшиц?
– В третьем.
– Значит, он старше тебя на год? Скоро начнет тобой помыкать. У старших с младшими всегда так. Что ты с него имеешь?
– Ничего, просто дружбу.
– Ты дружбу, а он службу, чтобы похваляться рабом.
– Он дал мне Тацита и Рейсбрука.