Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Ореханов Протоиерей Георгий

Эти вопросы могут быть поставлены и разрешены только в очень широком контексте, с привлечением большого количества источников, здесь возникает необходимость комплексного междисциплинарного исследования на стыке богословия, истории и литературоведения, т. е. речь должна идти о трансдисциплинарно– и транскультурно-релевантном исследовании. Церковно-государственные отношения в России XIX в., интенсивные духовные поиски и их богословское осмысление – эта сложная проблематика требует включения в современное исследование таких сюжетов, которые с точки зрения жанра работы, ее тематики и даже конкретизации научной области являются нетрадиционными.

С этой точки зрения по-прежнему остается актуальным вывод, сделанный профессором М. Тамке более десяти лет назад: Л. Н. Толстой продолжает быть для современников и исследователей вызовом, который до сих пор адекватно не воспринят и не оценен научно во всей полноте [7] .

Не менее важен и актуален вывод, сделанный другим выдающимся западным исследователем – славистом Л. Мюллером: конфликт Л. Н. Толстого с Церковью не есть частный конфликт одного человека с конкретной религиозной институцией, это конфликт враждебной всякому институционализму мистической религиозности, несущей на себе стойкую печать европейского просвещенческого радикализма, и Церкви, сознательно противостоящей влиянию идей Просвещения в своем учении и культе [8] .

7

См.: Tamcke M. Tolstoi Lev Nikolajevisch // Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon. Band XII (1997). S. 307.

8

См.: Muller L. Die Religion Tolstojs und sein Konflikt mit der Russischen Orthodoxen Kirche // In: Pinggera K. Russische Religionsphilosophie und Theologie um 1900. Marburg, 2005. S. 8.

Именно поэтому так важно сегодня снова вернуться к вопросу о восприятии идей писателя в России второй половины XIX – начала XX в., о культурно-исторических корнях этого учения, роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого, наконец, о смысле и значении синодального акта 1901 г.

В связи с последним пунктом нужно обратить внимание на то, что идеи и деятельность Л. Н. Толстого как значимое явление последней четверти XIX в. были связаны со многими факторами: социально-экономическим положением русских крестьян и рабочих (здесь, как известно, Л. Н. Толстого в первую очередь интересовал земельный вопрос), проблемой политического устройства России, жизнью русской интеллигенции, наконец, ролью Церкви в русской жизни и восприятием образованной частью общества церковного учения и проблем церковной жизни.

Конфликт Л. Н. Толстого с Церковью имеет важную особенность, которую задает исторический контекст работы. Он тесно связан с проблемой русского религиозного кризиса, рассмотрение которого невозможно вне вопроса о месте и роли православия в русской жизни. Это не частный и случайный эпизод, а результат продолжительного процесса, может быть, первый значительный рецидив секуляризма на русской почве, уходящего своими корнями в эпоху Просвещения.

Религиозно-философское творчество и деятельность Л. Н. Толстого, являющиеся результатом сложного взаимодействия объективных и субъективных факторов, рассматриваются как отражение кризиса религиозности, точнее, церковности и духовности, причем рассматриваются в двух планах – как явление культурной жизни и как следствие определенной государственной политики по отношению к Церкви. Именно поэтому понятие «религиозный кризис» имеет в рамках данного исследования принципиальное значение и требует специального рассмотрения.

Кратко останавливаясь на историографии работы, следует подчеркнуть, что каждая группа исследователей, исходя из своих собственных установок, всегда находила в Толстом то, что стремилась найти. Такой редуцированный подход связан с объективной широтой мысли писателя, ее самокритичной динамичностью и «неуловимостью», которая должна обязательно учитываться. В противном случае, т. е. при недооценке этого фактора, исследовательские выводы будут являться жертвой псевдонаучного соблазна «понимания» «правоты» Л. Н. Толстого и его заблуждений, причем часто «правота» писателя находится в плоскости совпадения с собственными идейными установками исследователя, а неправота – там, где этого совпадения нет.

Примеры рождения такого рода штампов очевидны. Исследователь-марксист будет утверждать, что писатель прав в своей критике самодержавия и русского государства и неправ в стремлении найти Божию Правду на земле. Внерелигиозный либерал оценит справедливость критики государственного устройства России и несправедливость равнодушия к будущему отечества, политическим свободам, негативного отношения к культуре и т. д.

Кроме того, можно говорить, что в значительной степени историография XX в. унаследовала ходульный взгляд на Л. Н. Толстого – многие работы о нем отмечены печатью чар Толстого, магией его личности, своеобразного «толстовского предания». Исследователям хорошо известны те ярлыки, которые возникают под влиянием подобного подхода: «яснополянский старец», «тайнозритель плоти», «матерый человечище», «серединный (сердцевинный) русский человек», «великий зритель и судья наших дел», т. е. кто угодно, но не живой человек.

К темам, затронутым в работах дореволюционных русских авторов, прежде

всего относятся проблема кризиса духовности и церковности в России в синодальную эпоху, фактическим глашатаем которого, по мнению русских религиозных философов, выступил Л. Н. Толстой, и проблема антицерковного протеста (если не сказать: бунта) русской интеллигенции, нашедшего очевидное выражение в массовой демонстративной поддержке писателя после опубликования синодального определения 1901 г. Характерно, что хотя формально сборник «Вехи», изданный в 1909 г., с Л. Н. Толстым непосредственно связан не был, его проблематика в значительной степени была актуализирована именно философским творчеством писателя и его антицерковными и антигосударственными выступлениями (это очевидно по веховским статьям С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» и С. Л. Франка «Этика нигилизма»). Фактически именно в работах указанных исследователей рождается богословие культуры и осмысление феномена секуляризации на русской почве, главным спутником которой и одновременно плодом является массовый отход от Церкви «образованного меньшинства». Рассматриваемая проблема была поставлена в статье С. Л. Франка «Л. Н. Толстой и русская интеллигенция» и в более поздней работе Г. Федотова «Трагедия интеллигенции» [9] , а также в известном труде прот. Г. Флоровского «Пути русского богословия».

9

Франк С. Л. Лев Толстой и русская интеллигенция // Русские мыслители о Льве Толстом: Сборник статей. Ясная Поляна, 2002; Федотов Г. Трагедия интеллигенции // О России и русской богословской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

Говоря об изучении отдельных аспектов темы в русском зарубежье, следует прежде всего упомянуть известную работу архиеп. Иоанна (Шаховского) «К истории русской интеллигенции (Революция Толстого)» (последнее издание: М., 2003), а также книгу И. М. Концевича «Истоки душевной катастрофы Л. Н. Толстого», 15 лет назад переизданную в составе сборника «Духовная трагедия Льва Толстого» (М., 1995). Хотя эти книги могут быть названы научными исследованиями только условно, да и сами их авторы на этот статус не претендовали, можно утверждать, что они представляют собой важный этап в истории осмысления проблемы «Л. Н. Толстой и Церковь».

В первую очередь это относится к книге архиеп. Иоанна (Шаховского), в которой фактически впервые была сформулирована важнейшая особенность религиозных трактатов писателя, без учета которой изучение его творчества станет малоэффективным: в идеях «позднего Толстого» присутствует сложная связь правды с неправдой. Правда – в глубочайшем художественном чутье, в художественной «душевной» интуиции, которая не изменяла писателю до конца жизни, и в способности видеть социальные проблемы, потребности народа: «Религиозная неправда его оплетается вокруг его религиозной правды, как лиана вокруг дерева, и иссушает дерево. Правда христианская, как зеленый плющ, обвивается вокруг мертвого дерева толстовских идей и придает этому дереву цветущий вид» [10] . В его пророческом вдохновении имелись «лжепророческие признаки», которых не замечала русская интеллигенция [11] . Чтобы понять, где кончается правда и начинается ложь, нужна, по мысли архиеп. Иоанна, «вера в полноту евангельского Богооткровения», а также «доверие к святым учителям и пророкам Церкви» и «глубокий опыт неложной интуиции» [12] .

10

Иоанн (Шаховской), архиеп. К истории русской интеллигенции. (Революция Толстого). М., 2003. С. 209.

11

Там же. С. 234–235.

12

Там же. С. 209.

У работы архиеп. Иоанна (Шаховского) есть еще одна несомненная заслуга: констатация с точки зрения православной аскетической традиции «печати болезненности» на всем духовном пути Л. Н. Толстого, которую сам писатель не замечал, принимая «духа-разлагателя» за «ангела светла», результатом чего стала подмена: на место честного совершенствования является самонадеянная и «слащаво-слезная любовная умиленность», сочетавшаяся с мрачностью и злобой. Результатом этого пути стало, вопреки убежденности русской литературной критики, не «освобождение Толстого» (И. А. Бунин), а крах всей жизни и провал всей жизненной философии [13] .

13

Там же. С. 24–25.