Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917

Пайпс Ричард

Когда в апреле 1902 года студент-радикал убил министра внутренних дел Д.С.Сипягина, было принято решение предоставить полиции практически неограниченные права. Назначение В.К.Плеве на место Сипягина послужило сигналом к началу политики неуклонной конфронтации с обществом, объявлением войны всем, кто ставил под сомнение принцип самодержавия. В период двухлетнего владычества Плеве Россия чуть было не превратилась в настоящее полицейское государство в нынешнем «тоталитарном» смысле.

Для современников Плеве представлял загадку: неизвестны были даже место и дата его рождения. Только недавно исследования архивов помогли пролить свет на его прошлое^{16}. Немец по происхождению, он вырос в Варшаве, обучался на юридическом факультете, после окончания которого некоторое время служил присяжным поверенным. Начало его серьезной бюрократической карьеры относится к 1888 году, когда он возглавил новообразованный департамент полиции, призванный бороться с крамолой. Чтобы быть более ко двору в министерстве, где царили сравнительно просвещенные взгляды, он, говорят, даже выказывал себя либералом^{17}.

С этого времени он жил и работал в скрытом от глаз непосвященных мире политического сыска. Пользуясь приемами внедрения и провокации, он достиг блестящих результатов: насаждая своих агентов в революционные организации, он разрушал их изнутри. Он прекрасно разбирался в вопросах, касающихся государственной безопасности, обладал завидной работоспособностью и умел очень искусно приспосабливаться к ветрам перемен в придворных настроениях. Живое воплощение бюрократического консерватизма, он не желал предоставлять обществу права голоса в государственных делах. Какие-либо перемены (необходимость которых он в принципе признавал) должны были, по его мнению, происходить только по инициативе сверху, с высоты монаршего трона. Говоря словами его биографа, он был «не столько против перемен, сколько против потери влияния»^{18}.

Нетерпимый к общественной инициативе, он вполне допускал, что правительство может взять на себя заботу о проведении необходимых изменений в существующем государственном устройстве. Функции полиции, считал он, не ограничиваются лишь пресечением крамолы, но подразумевают и позитивную деятельность, выражающуюся в управлении теми силами, которые сама жизнь вынесла на поверхность и которые, предоставленные сами себе, могут подорвать политическую монополию правительства. В таком незаурядном распространении полицейских функций таится зерно современного тоталитаризма. Отказываясь видеть различия между умеренной (лояльной) и радикальной оппозицией, он невольно сплотил единый фронт, который под именем освободительного движения в 1904–1905 годах вынудил правительство уступить свои самодержавные прерогативы.

Вступив в должность, Плеве попытался склонить на свою сторону наиболее консервативное крыло земства. Но в земских депутатах он видел только государственных служащих, а во всяком проявлении независимости с их стороны — неповиновение. В стремлении превратить земство в департамент министерства внутренних дел Плеве не только потерял симпатии консервативных земцев, но и вызвал полевение земцев-конституционалистов, и к 1903 году ему пришлось отказаться от своей единственной попытки примириться с обществом.

Еще один мощный удар его отношениям с общественностью нанес ужасающий еврейский погром в Кишиневе, случившийся на Пасху 4 апреля 1903 года. Во время погрома погибло около 50 евреев, многие были изувечены, а их имущество разграблено и уничтожено. Плеве не делал секрета из своей нелюбви к евреям, оправдание которой он находил в том, что возлагал на евреев вину за революционное брожение в стране (по его уверениям, среди революционеров не менее 40 % были евреями). Хотя нет прямых свидетельств того, что Плеве непосредственно подстрекал к погрому, тем не менее его широко известные антисемитские чувства и терпимость по отношению к антисемитским выступлениям дали бессарабским властям повод надеяться, что он не будет препятствовать погрому. Поэтому и они ничего не предприняли для его предотвращения. Это бездействие властей, а также скорое освобождение задержанных погромщиков укрепили широко распространенное в обществе мнение о причастности Плеве. Еще более расстроила отношения Плеве с обществом его русификаторская политика в Финляндии и Армении.

Итогом правления Плеве явился уникальный эксперимент с опекаемыми полицией профсоюзами, известный как «зубатовщина» (по имени С.В.Зубатова, начальника Московского охранного отделения). Это была дерзкая затея, ставившая целью оградить рабочих от влияния революционеров, удовлетворяя их экономические требования. Брожения среди рабочих наблюдались уже в 80-х годах прошлого века. Недавно народившееся рабочее движение было аполитичным и сводилось к требованиям улучшения условий труда, повышения жалованья и другим чисто тред-юнионистским проблемам. Но поскольку в России в то время всякая организованная деятельность, идущая снизу, признавалась нелегальной, то самые безобидные действия рабочих (как, например, объединение в кружки с целью взаимного вспомоществования и просветительства) обретали крамольный смысл. Это обстоятельство использовала радикальная интеллигенция, которая в 90-е годы разработала «агитационную» тактику, суть которой состояла в том, чтобы подстрекать рабочих к экономическим забастовкам в расчете на то, что неминуемые полицейские репрессии толкнут их на политическую борьбу^{19}.

Зубатов, бывший революционер, переродился в ярого монархиста. Под руководством Плеве он выработал технику психологической «обработки» революционной молодежи, склоняя ее к сотрудничеству с властями. Прекрасно зная проблемы, беспокоившие рабочих, он пришел к выводу, что сами по себе они с политической точки зрения безобидны и обретают политический характер лишь оттого, что действующее законодательство ставит их вне закона. Он считал неразумным для правительства выдавать вполне законные экономические претензии рабочих за политические преступления. В 1898 году он подал начальнику петербургской полиции Д.Ф.Трепову памятную записку, в которой высказывал мнение, что для того, чтобы выбить почву из-под ног радикальных агитаторов, нужно предоставить самим рабочим законную возможность влиять на свою судьбу. Он доказывал, что радикальная интеллигенция не представляет серьезной угрозы режиму, пока она не получит доступа к массам, а это возможно предотвратить, легализовав экономические и культурные чаяния рабочих^{20}. Зубатов сумел привлечь на свою сторону

Трепова и других влиятельных сановников, включая вел. кн. Сергея Александровича, ультрареакционного московского генерал-губернатора, и при их поддержке стал организовывать официальные профсоюзы^{21}. Это нововведение встретило противодействие со стороны тех, кто опасался, что покровительствуемые полицией организации не только станут помехой для деловых кругов, но и в случае производственных конфликтов поставят правительство в весьма щекотливое положение, обязывая его поддерживать рабочих в борьбе с администрацией.

Плеве относился к этой инициативе с недоверием, но Зубатов пользовался мощной поддержкой лиц, приближенных к государю. От этого эксперимента ожидали многого. В августе 1902 года Зубатов был назначен главой «Особого отдела» департамента полиции, что передавало в его распоряжение все службы охранного отделения. Сеть охранки, существовавшую в трех городах (С.-Петербурге, Москве и Варшаве), он раскинул и на губернские города, присвоив ей функции, прежде исполнявшиеся другими отделениями полиции. Он требовал от служащих, занятых политическим сыском, досконального знания трудов ведущих теоретиков социализма, а также истории европейских социалистических партий^{22}.

Судя по готовности, с которой рабочие вступали в полицейские профсоюзы, можно было заключить, что усилия Зубатова не пропали даром. В феврале 1903 года москвичи стали свидетелями невероятного зрелища: по городу проследовала к памятнику Александру II 50-тысячная рабочая процессия во главе с вел. кн. Сергеем Александровичем. Еврейские рабочие в черте оседлости, испытывавшие двойные трудности при создании своих организаций, массами вступали в зубатовские профсоюзы.

Эксперимент, однако, чуть не провалился летом 1903 года с началом в Одессе всеобщей забастовки. Когда Плеве отдал приказ подавить стачку, местный покровительствуемый полицией профсоюз потерпел крах: поддерживая хозяев, он обнажил истинную сущность всего предприятия. Через месяц Плеве уволил Зубатова, хотя и сохранил некоторые из созданных им рабочих союзов и даже санкционировал образование нескольких новых [2] .

2

По свидетельству С.Ю.Витте (Воспоминания. М., 1960. С. 218–219), в июле 1903 года Зубатов признался ему, что Россия находится в революционной ситуации, с которой не справиться полицейскими мерами. Зубатов, кроме того, предсказал убийство Плеве. Это было передано Плеве, который освободил Зубатова от должности и выслал его во Владимир. В марте 1917 года, узнав об отречении царя, Зубатов покончил с собой.

* * *

В январе 1904 года Россия оказалась вовлеченной в войну с Японией. История возникновения русско-японского конфликта была в свое время искажена с небеспристрастной подачи сравнительно либерального министра финансов и ярого врага Плеве графа Витте, который возложил вину за него отчасти на реакционеров, стремившихся отвлечь внимание от внутренних проблем («Нам нужна небольшая победоносная война, чтобы отвратить революцию» — такое высказывание он приписывал Плеве), а отчасти на авантюристов, приближенных ко двору. Но с тех пор давно уже стало известно, что Плеве не жаждал войны и что авантюристы играли значительно менее существенную роль, чем это хотел представить Витте. В действительности, сам Витте несет большую долю ответственности за этот конфликт^{23}. Как главный архитектор индустриализации России, он стремился освоить иностранные рынки сбыта промышленных товаров. На его взгляд, самые многообещающие экспортные возможности открывались на Дальнем Востоке, а именно в Китае. Витте, кроме того, предполагал, что Россия сможет служить основным транзитным путем для пассажиров и грузов из Западной Европы к Тихому океану — роль, которую у нее отнял пуск Суэцкого канала в 1869 году. Во имя своих замыслов он убедил Александра III проложить железнодорожный путь по бескрайним просторам Сибири. В 1886 году началось строительство Транссибирской магистрали, которая должна была стать самой протяженной в мире. Николай II, которому была близка идея дальневосточной миссии России, поддержал и продолжил это начинание. Русские притязания на Дальнем Востоке приветствовал кайзер Вильгельм II, надеясь отвлечь Россию от Балкан, где Австрия, главный союзник Германии, преследовала свои интересы. (В 1897 году, во время морской прогулки по Балтике, он просигналил Николаю: «Адмирал Атлантики приветствует Адмирала Тихого океана».)

В воспоминаниях, написанных им после ухода с политической арены, Витте утверждал, что хотя он действительно поддерживал энергичную политику России на Дальнем Востоке, но подразумевал чисто экономическое проникновение, и что его планы были извращены безответственными генералами и политиками. Эти утверждения, однако, не выдерживают критики в свете архивных свидетельств. Планы Витте на экономическое проникновение были взлелеяны в духе современного ему империализма: они подразумевали мощное военное присутствие, которое рано или поздно должно было неизбежно нарушить суверенитет Китая и войти в конфликт с империалистическими амбициями Японии. Это стало очевидно в 1895 году, когда у Витте возникла идея сократить путь Транссибирской магистрали, проведя ее по территории Китайской Маньчжурии. Подкупив китайского государственного деятеля Ли Хун-чжана и пообещав заключить с Китаем оборонительный союз, он добился разрешения китайского правителя. Соглашение об этом было подписано в июне 1896 года во время пребывания Ли Хун-чжана в Москве в качестве представителя Китая на коронации Николая II. Обе стороны обязались оказывать взаимную помощь в случае нападения Японии на одну из них или на Корею. Китай позволял России проложить железнодорожный путь к Владивостоку через Северную Маньчжурию, подразумевая уважение к его суверенитету в этой провинции.