Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918
Шрифт:
День 16 июля прошел для императорской семьи обычно. Судя по последней записи в дневнике Александры Федоровны, сделанной в 11 часов вечера, когда они уже собирались лечь спать, у пленников не было никаких дурных предчувствий.
Весь тот день Юровский был страшно занят. Найдя место, где можно было сжечь и закопать тела, — заброшенный прииск близ деревни Коптяки, — он раздобыл грузовой «фиат» и велел поставить его за забором у главного входа в дом Ипатьева. Под вечер он велел Медведеву забрать у охранников револьверы. Тот принес в кабинет коменданта двенадцать семизарядных револьверов системы «наган», которыми обычно были вооружены офицеры русской армии. В 6 вечера Юровский вызвал с кухни мальчика-поваренка Леонида Седнева и отослал его из дома, сказав обеспокоенным Романовым, что тот пошел встретиться с дядей, камердинером Иваном Седневым. Это была ложь, так как Седнев-старший
В половине второго Юровский поднял доктора Боткина и попросил его разбудить остальных. Он объяснил, что в городе неспокойно и их решили перевести в нижний этаж. Для обитателей дома Ипатьева такое объяснение должно было прозвучать убедительно, так как они часто слышали с улицы звуки стрельбы: днем раньше Александра Федоровна записала в дневнике, что ночью были слышны артиллерийская канонада и револьверные выстрелы [245] . Чтобы умыться и одеться, пленникам понадобилось полчаса. Около двух часов они стали спускаться по лестнице. Впереди шел Юровский. За ним — Николай с Алексеем на руках, оба в гимнастерках и фуражках. Затем следовали императрица с великими княжнами (Анастасия вела своего любимца спаниеля Джемми) и доктор Боткин. Демидова несла две подушки, в одной из которых была зашита шкатулка с драгоценностями. За ней шли камердинер Трупп и повар Харитонов. Незнакомая узникам расстрельная команда, состоявшая из десяти человек, — шестеро из них были венграми, остальные русскими, — находилась в соседней комнате. Как показал Медведев, императорская семья «на вид казалась спокойна и как будто никакой опасности не ожидала» {1433} .
245
По некоторым источникам, императорской семье сказали, что их поведут из дома Ипатьева в более безопасное место, однако этой гипотезе противоречит тот факт, что пленники оставили в своих комнатах все, что в таком случае должны были бы взять с собой, в частности икону, с которой Александра Федоровна не расставалась в путешествиях (Дитерихс. Убийство. Т. 1. С. 25).
Спустившись по внутренней лестнице, процессия ступила во двор и повернула налево, чтобы войти в нижний этаж. Их провели в противоположный конец дома, в комнату, где до этого размещалась стража. Из этого помещения, пять метров в ширину и шесть в длину, вся мебель была вынесена. Высоко во внешней стене находилось единственное полукруглое окно, забранное решеткой. Только одна дверь была открыта, другую, напротив нее, ведущую в кладовку, заперли на замок. Это был тупик.
Александра Федоровна спросила, почему в комнате нет стульев. Юровский, по-прежнему предупредительный, велел принести два стула, на один из них Николай посадил Алексея, на другой села императрица. Остальным велели выстроиться вдоль стены. Через несколько минут в комнату вошел Юровский в сопровождении десяти вооруженных людей. Сцену, которая за этим последовала, он сам описал такими словами:
«Когда вошла команда, ком[ендант] [246] сказал Романов[ым], что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к ком[енданту] с вопросом: «Что? Что?» Ком[ендант] наскоро повторил и приказал команде готовиться. Команде заранее было указано, кому в кого стрелять, и приказано целить прямо в сердце, чтоб избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все это длилось несколько секунд. Затем началась стрельба, продолжавшаяся две — три минуты. Николай был убит самим ком[ендант]ом наповал» {1434} .
246
Юровский пишет о себе в третьем лице.
Как сообщают свидетели,
Это была тяжелая работа. Юровский назначил каждому стрелку одну жертву и велел целить прямо в сердце. Тем не менее, когда залпы прекратились, шестеро еще были живы: Алексей, трое девочек, Демидова и Боткин. Алексей стонал, лежа в луже крови. Юровский добил его двумя выстрелами в голову. Демидова отчаянно защищалась, прижимая к себе подушки, в одной из которых была зашита металлическая шкатулка. Ее прикончили штыками. «Когда добивали одну из девочек, штык не мог пройти сквозь корсет», — жаловался Юровский. Вся, как он назвал это, «процедура» заняла двадцать минут. Медведев так описывал эту сцену: «У каждого было по несколько огнестрельных ран в разных местах тела, лица у всех были залиты кровью, одежда у всех также была в крови»{1435}.
Несмотря на то, что у дома работал грузовик, — специально, чтобы заглушить выстрелы, — стрельба была слышна и на улице. Один из обитателей дома Попова, стоявшего напротив и отданного для размещения внешней охраны, рассказывал Соколову:
«Ночь с 16 на 17 июля 1918 года я хорошо восстанавливаю в своей памяти, потому что вообще в эту ночь я не спал, и помню, что около 12 часов ночи я вышел во двор и подошел к навесу, меня тошнило, я там остановился. Через некоторое время я услыхал глухие залпы, их было около 15, а затем отдельные выстрелы, их было 3 или 4, но эти выстрелы были не из винтовок произведены; было это после двух часов ночи; выстрелы были от Ипатьевского дома и по звуку глухие, как бы произведенные в подвале. После этого я быстро ушел к себе в комнату, ибо боялся, чтобы меня не заметили сверху охранники дома, где был заключен бывший Государь Император; войдя в комнату, мой сосед по ней спросил: «Слышал?» Я ответил: «Слышал выстрелы». — «Понял?» — «Понял», — сказал я, и мы замолчали…»{1436}
Убедившись, что все мертвы, охранники взяли из комнат верхнего этажа простыни и, сняв с трупов все драгоценности и рассовав их по карманам, вынесли еще истекающие кровью тела во двор, где у главных ворот ждал грузовик. В кузове расстелили кусок брезента, сложили на него тела одно на другое и накрыли сверху еще одним таким же куском. Юровский, угрожая расстрелом, потребовал, чтобы охранники вернули украденные драгоценности и конфисковал у расстрельщиков золотые часы, украшенные бриллиантами, портсигар и некоторые другие вещи. Затем он сел в грузовик и уехал.
Руководить уборкой Юровский поручил Медведеву. Охранники принесли швабры, ведра с водой и песок, чтобы смыть следы крови. Вот как описывал один из них «место действия»:
«В комнатах стоял как бы туман от порохового дыма и пахло порохом… в стенах и полу были удары пуль. Пуль особенно было много (не самих пуль, а отверстий от них) в одной стене… Штыковых ударов нигде в стенах комнаты не было. Там, где в стенах и полу были пулевые отверстия, вокруг них была кровь; на стенах она была брызгами и пятнами, на полу — маленькими лужицами. Были капли и лужицы во всех других комнатах, через которые нужно было проходить во двор дома Ипатьева из той комнаты, где были следы от пуль. Были такие же следы крови и во дворе к воротам на камнях»{1437}.
Охранник, который пришел на следующий день в дом Ипатьева, обнаружил там полный разгром: одежда, книги, иконы были в беспорядке разбросаны по полу и на столах — в них пытались найти спрятанные драгоценности и деньги. Атмосфера была мрачной, стража — неразговорчивой. Ему сказали, что чекисты отказались проводить остаток ночи у себя внизу и переехали наверх. Единственным живым напоминанием о прежних обитателях этих комнат был спаниель цесаревича Джой, о котором накануне как-то забыли: он стоял у дверей комнаты наверху, ожидая, что его туда впустят. «Я хорошо помню, — рассказывал один из охранников, — как я еще подумал тогда: напрасно ты ждешь».
Наружной охране было велено оставаться на своих постах, чтобы создать впечатление, будто в доме Ипатьева все идет по-прежнему. Этот спектакль продолжали разыгрывать, дабы не потерять возможность инсценировать впоследствии убийство царя и его семьи при попытке к бегству во время «эвакуации». 19 июля все наиболее важные вещи из имущества императорской семьи, включая личные бумаги Николая и Александры, Голощекин погрузил в поезд и увез в Москву{1438}.