Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918

Пайпс Ричард

У большевиков имелось еще одно существенное преимущество — а именно близкое знание противника. Проведя многие годы на Западе, они хорошо представляли себе существо внутренних проблем Германии, политические и деловые круги, партийные группировки. Практически все лидеры большевиков владели одним или несколькими европейскими языками. Германию — главный центр социалистической теории и практики — они изучили чуть ли не лучше, чем собственную страну; представься такая возможность, — и Совнарком с радостью захватил бы власть в Германии. Знание это давало большевикам возможность использовать разногласия в лагере противника, натравливая промышленников на генералов, левых социалистов на правых, подстрекая германских рабочих к революции. Немцы, наоборот, практически ничего не знали о тех, с кем вступали в переговоры. Объявившиеся недавно на политической сцене большевики казались им кучкой нечистоплотных, болтливых, непрактичных интеллектуалов. Германия постоянно недопонимала действия большевиков и недооценивала их хитрость. То она видела в большевиках революционеров-романтиков и считала, что ими можно манипулировать по ее усмотрению, то — не веривших собственным лозунгам реалистов, с которыми можно заключать деловые отношения. В течение 1917–1918 годов большевики несколько раз обводили Германию вокруг пальца, принимая защитные цвета, вводившие в заблуждение и обострявшие ее аппетит.

Чтобы

понять политику Германии в отношении России, необходимо вспомнить о ее так называемой Russlandpolitik. Помимо того что Германия желала безотлагательного заключения мира с Россией, это диктовалось военными соображениями: у нее были на Россию и далеко идущие виды геополитического характера. Политические стратеги Германии традиционно выказывали живой интерес к России: не случайно до первой мировой войны ни в одной стране не было традиции и школы изучения России, хоть отдаленно напоминавших германские. Для консерваторов было аксиомой, что обеспечить национальную безопасность страны они могут только добившись слабости России. Во-первых, только с ликвидацией угрозы со стороны России открыть второй фронт Германия могла успешно бороться с французами и «англосаксами» за мировое господство. Во-вторых, Германии, чтобы стать серьезным конкурентом в Weltpolitik [130] , требовался доступ к природным ресурсам России, включая продовольствие, и доступ этот можно было получить на приемлемых условиях только в том случае, если бы Россия стала государством зависимым. Слишком поздно выстроившая свое национальное государство, Германия не успела создать заморскую империю. Единственным реальным шансом сравняться с экономической мощью соперников было для нее распространиться на восток, в беспредельные пространства Евразии. Банкиры и промышленники Германии смотрели на Россию как на потенциальную колонию. Они подавали в правительственные инстанции меморандумы, в которых подчеркивалась важность для победы Германии беспошлинного импорта русской высококачественной железной руды и марганца, доступа к сельскохозяйственной продукции России и ее шахтам ^{753} .

130

мировой политике (нем.).

Чтобы превратить Россию в зависимое от Германии государство, необходимо было сделать две вещи. Прежде всего — раздробить Российскую империю и свести ее до территорий, населенных великороссами. Затем — отодвинуть границы России на восток, присоединив к Германии прибалтийские губернии, и воздвигнуть cordon sanitaire [131] из номинально суверенных, а на деле контролируемых Германией протекторатов: Польши, Украины и Грузии. Программа эта, с которой выступал до и в течение войны публицист Пауль Рорбах ^{754} , казалась многим, и особенно военным, крайне привлекательной. Когда в январе 1918 года Гинденбург писал кайзеру, что в интересах Германии следует отодвинуть границы России на восток, а ее плотно заселенные и экономически перспективные западные губернии аннексировать ^{755} , в сущности это означало вытеснение России за пределы континентальной Европы. Как сформулировал проблему Рорбах, «если мы хотим безопасного будущего, то следует ли позволить России оставаться европейской державой в том смысле, в каком она являлась ею до настоящего момента, или не следует ей этого позволять?» ^{756}

131

санитарный кордон (фр.).

Далее. Россия должна была гарантировать Германии все виды экономических льгот и привилегий на своей территории, обеспечив в дальнейшем проникновение и владычество германских капиталистов на российском рынке. Во все время войны немецкие промышленники настойчиво добивались от своего правительства аннексии русских западных губерний и превращения России в экономический придаток Германии^{757}.

Очевидно таким образом, что большевистское правительство устраивало Германию как никакое другое. С 1918 года внутренняя система коммуникаций Германии была загружена сообщениями о том, что большевикам следует помогать как единственной партии, которая готова идти на почти неограниченные территориальные и экономические уступки и которая, вследствие своей некомпетентности и непопулярности, поддерживает в России состояние перманентного кризиса. Государственный секретарь адмирал Пауль фон Хинце, отвечая осенью 1918 года соотечественникам, желавшим избавиться от большевиков как от партнеров ненадежных и опасных, заявил, что устранение большевиков «подорвало бы всю работу нашего военного руководства и нашу политику на Востоке, направленную на ослабление военной силы России», чем выразил общее мнение правительства^{758}. Примерно так же рассуждал и Пауль Рорбах: «Большевики разрушают Великороссию, источник любой потенциальной русской угрозы в будущем, сверху донизу. Они уже позволили нам избавиться от большей части того беспокойства, которое мы испытывали относительно Великороссии, и мы должны делать все возможное, чтобы способствовать продолжению их деятельности, столь для нас полезной»^{759}.

* * *

Если Берлин и Вена быстро пришли к согласию относительно переговоров с Россией, то в Петрограде мнения резко разделились. Чтобы не вдаваться в излишние подробности, скажем только, что большевики, желавшие немедленного заключения мира практически на любых условиях, встретили сильное сопротивление в лице тех, кто хотел использовать мирные переговоры как средство для разжигания революции в Европе.

Ленин, главный сторонник первой линии, часто оказывался в меньшинстве, иногда и в одиночестве. Он исходил из пессимистической оценки международного «соотношения сил». Уповая, как и его соперники, на зарождение революции на Западе, он гораздо выше, чем они, оценивал способность «буржуазных» правительств подавить эти революции. В то же время перспективы большевиков вызывали у него не столь радужную оценку, как у его коллег: во время дебатов, сопровождавших мирные переговоры, он заметил ядовито, что в Европе не было гражданской войны, тогда как в России она шла полным ходом. Теперь, много времени спустя, Ленину можно поставить в вину то, что он недооценил внутренние трудности

стран Четверного союза и их потребность в скорейшем заключении перемирия: с этой точки зрения позиция России была сильнее, чем ему виделось. Однако внутреннюю ситуацию в России он оценивал абсолютно здраво. Он знал, что, продолжая войну, рисковал быть отстраненным от власти либо внутренними противниками, либо Германией. Он понимал к тому же, что отчаянно нуждался в передышке, чтобы сделанная им заявка на власть стала реальностью. Тут требовалось организованное политическое, экономическое и военное усилие, возможное только в условиях мира, каким бы тягостным и унизительным он ни был. Правда, при этом на некоторое время пришлось бы пожертвовать интересами западного «пролетариата», но, по мнению Ленина пока не завершилась революция в России, интересы России должны оставаться на первом месте.

Позиция противостоявшего ему большинства, которое возглавлял Бухарин и к которому примкнул Троцкий, может быть сформулирована так: «Четверной союз не позволит Ленину воспользоваться передышкой: они отрежут Россию от украинского хлеба и угля и кавказской нефти; они возьмут под контроль половину русского населения; они станут субсидировать и политически поддерживать контрреволюционные движения и задушат революцию. Во время передышки Советам не удастся выстроить новую армию. Им следует создавать свои вооруженные силы в процессе борьбы, и только так они и могут быть созданы. Правда, Советы могут быть вынуждены оставить Петроград и даже Москву, но за ними достаточно пространства, куда отступать и где копить силы. Даже если народ не захочет воевать за революцию, как он не желал воевать за старый режим, — а лидеры военной фракции выражали в этом упорное сомнение, — тогда каждое наступление Германии, неизбежные при этом ужас и мародерство, заставят народ стряхнуть с себя усталость и безразличие и вынудят его сопротивляться, из чего в итоге родится широкий и неподдельный народный энтузиазм, и народ пойдет воевать за революцию. На волне этого энтузиазма возникнет новая, надежная армия. Революция, не запятнанная позорной капитуляцией, войдет в пору расцвета, она воспламенит души рабочих классов за рубежом, и она, в итоге, развеет кошмар империализма»^{760}.

Данное расхождение во взглядах привело в начале 1918 года к самому серьезному кризису, какой до тех пор переживала партия большевиков.

* * *

15(28) ноября 1917 года большевики снова обратились к воюющим сторонам с призывом начать переговоры. В заявлении говорилось, что, поскольку страны Четверного согласия не отозвались на «Декрет о мире», Россия готова немедленно начать переговоры о прекращении огня с Германией и Австрией, которые откликнулись положительно. Германия незамедлительно приняла предложение большевиков.

18 ноября (1 декабря) русская делегация выехала в Брест-Литовск, штаб-квартиру верховного командования Германии на Восточном фронте. Делегацию возглавлял А.А.Иоффе, бывший меньшевик и близкий друг Троцкого. В нее также входил Каменев, и, в качестве реверанса массам, были включены представители «трудящихся» — солдат, моряк, рабочий, крестьянин и одна женщина. Петроград не переставал призывать германские войска к мятежу даже тогда, когда поезд с русской делегацией находился на пути в Брест.

Мирные переговоры открылись 20 ноября (3 декабря) в помещении бывшего русского офицерского клуба. Во главе германской делегации стоял Р. фон Кюльман, считавший себя экспертом по русским делам и игравший в 1917 году ключевую роль в переговорах с Лениным. Стороны договорились прекратить огонь 23 ноября (6 декабря) сроком на одиннадцать дней. Однако еще до истечения срока он был продлен, по взаимному согласию, до 1 (14) января 1918 года. Официальной целью такого продления было дать странам Согласия возможность изменить свое мнение и вступить в переговоры. Обе стороны, однако, пребывали в совершенной уверенности, что не было ни малейшего риска этого достичь: как Кюльман докладывал канцлеру, условия заключения перемирия, поставленные Германией, были столь унизительны, что противник вряд ли бы их принял ^{761} . Настоящая же причина крылась в потребности обеих сторон тщательно отработать свои позиции в виду предстоящих мирных переговоров. Еще до начала переговоров Германия нарушила условия прекращения огня, перебросив шесть дивизий на Западный фронт [132] .

132

Buchan J. A History of the Great War. Boston, 1922. P. 135. Соглашение о перемирии запрещало «существенные» перемещения войск на русские фронты или с них на все время его действия.

Насколько сильно большевики желали нормализовать отношения с Германией, хорошо видно из того, что сразу после прекращения огня в Петроград по их приглашению прибыла делегация во главе с графом Вильгельмом фон Мирбахом. Делегация прибыла с задачей договориться об обмене содержащимися в плену гражданскими лицами и возобновить культурные и экономические связи с Россией. Ленин принял Мирбаха 15 (28) декабря. Именно от этой делегаций Берлин получил первые донесения очевидцев о ситуации в советской России [133] . От Мирбаха Германия впервые узнала о том, что большевики собираются отказаться от выплаты иностранных займов. Получив эту информацию, Государственный банк Германии составил меморандум, в котором разъяснялось, как это может быть сделано с наименьшим ущербом для Германии и с наибольшими потерями для Четверного согласия. Тогда же план в общих чертах был разработан В.В.Воровским, старым соратником Ленина, а в то время дипломатическим представителем в Стокгольме; он предложил, чтобы русское правительство аннулировало только те займы, которые были сделаны после 1905 года: поскольку большинство германских займов Россия получила до 1905 года, основная тяжесть последствий отказа от выплаты займов ложилась на страны Четверного согласия ^{762} [134] .

133

По утверждению французского генерала Анри А.Нисселя, союзники перехватывали телеграммы германского руководства из Петрограда в Брест и из них узнавали, как отчаянно Германия нуждалась в мире (Niessel H.A. Le Triomphe des Bolcheviks et la Paix de Brest-Litovsk: Souvenirs, 1917–1918. Paris, 1940. P. 187–188).

134

Отказ советского правительства от уплаты государственных займов, как внутренних, так и внешних, был обнародован 28 января 1918 г. Сумма аннулированных в результате этой меры иностранных займов составила 13 млрд. руб., или 6 млрд. долл. (Shvittau G.G. Revolutsiia i Narodnoe Khoziaistvo v Rossii, 1917–1921. Leipzig, 1922. S. 337).