Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924
Шрифт:
Особенно восприимчивой к идеям «Протоколов» оказалась новоявленная Германская национал-социалистическая партия, которая с самого своего основания в 1919 году проповедовала ярый антисемитизм, но не имела для него теоретической базы. Первоначальная платформа нацистов, опубликованная в 1919 году, расставляла врагов Германии по ранжиру: на первом месте евреи, затем шел Версальский договор и только потом «марксисты», под коими подразумевались социал-демократы, а вовсе не коммунисты, с которыми нацисты поддерживали вполне дружеские отношения{879}. Связь еврейства с коммунизмом была установлена с помощью «Протоколов», внимание Гитлера на которые будто бы обратил Альфред Розенберг. Балтийский немец, изучавший архитектуру в России, имевший русский паспорт и говоривший по-русски лучше, чем по-немецки, Розенберг воспринял идеи Винберга и привил их нацистскому движению, главным идеологом которого он стал. Винберг убедил его в том, что русская революция была спланирована международным еврейством для достижения мирового господства. На будущего фюрера «Протоколы» произвели глубочайшее впечатление. «Я читал "Протоколы сионских мудрецов" — меня просто привели в ужас вкрадчивость и двуличие врага! — говорил он своему сподвижнику Герману Раушнингу. — Я понял, что мы должны перенять их, разумеется, по-своему»{880}. По словам
Именно после знакомства с «Протоколами» Гитлер обернулся против коммунизма: «Розенберг оставил глубокий след в идеологии нацизма. Партия была махрово антисемитской с самого основания в 1919 году, но стала одержима угрозой русского коммунизма только в 1921—22 гг., и в этом, похоже, заслуга главным образом Розенберга. Он сумел связать русский антисемитизм черносотенного сорта с антисемитизмом немецких расистов; вернее, он взял взгляды Винберга на большевизм как еврейский заговор и перевел его на язык volkisch (народно) — расистский. Результат этого творчества, детально истолкованный в бесчисленных памфлетах и публикациях, стал навязчивой темой размышлений Гитлера и планов и пропаганды нацистской партии»{883}.
Говорили, что у Гитлера были только две главные политические цели: уничтожение еврейства и вторжение в восточноевропейское «Lebensraum» (жизненное пространство), все другие пункты его программы и объекты борьбы, как капиталисты, так и социалисты, были лишь средствами достижения основных{884}. Теории русских правых, связывающие коммунизм с еврейством, позволили ему совместить обе задачи.
Так чаяния крайних русских монархистов, искавших и нашедших в происках мирового еврейского заговора причину катастрофы, обрушившейся на их страну, превратились в политическую идеологию партии, которой вскоре суждено было взять в свои руки абсолютную власть в Германии. Обоснование необходимости истребления евреев, выдвигаемое нацистами, пришло из русских правых кругов: Винберг и его друзья впервые призвали к физическому истреблению евреев{885}. Холокост, таким образом, явился одним из многих непредвиденных и нечаянных последствий русской революции.
Как политический феномен нацизм представлял собой: во-первых, технику манипулирования массами, создающую впечатление широкого участия народа в политическом процессе, и, во-вторых, систему правления, при которой Германская национал-социалистическая рабочая партия монополизировала власть и превращала государственные институты в партийный инструмент. В обоих случаях влияние марксизма в его первоначальном и в большевистском облике бесспорно.
Известно, что в юности Гитлер пристально интересовался тем, как социал-демократам удается управлять толпой: «От социал-демократов Гитлер усвоил идею массовой партии и массовой пропаганды. В "Майн Кампф" он описывает впечатление, которое произвела на него демонстрация венских рабочих, маршировавших по четверо в ряд стройными шеренгами. "Я стоял пораженный почти два часа, пока этот гигантский людской дракон медленно разворачивался передо мной"» [155] . На основе подобных наблюдений Гитлер создал свою теорию психологии толпы, с замечательным успехом им впоследствии применявшуюся. В разговоре с Раушнингом он открыл, чем он обязан социализму:
155
Bullock A. Hitler: A Study in Tyranny. Rev. ed. New York, 1962. P. 44. Фотография, на которой запечатлен Гитлер, слушающий оратора на социал-демократическом митинге зимой 1919—20 гг., воспроизведена в кн.: Fest J. Hitler. New York, 1974. P. 144–145.
«Не колеблясь, признаю, что я многому научился у марксизма. Я имею в виду не их скучную социальную доктрину и не их материалистическую концепцию истории или их абсурдные теории «крайней полезности» [!] и тому подобное. Но я узнал их методы. Разница между ними и мной в том, что я действительно применил на практике то, что эти сплетники и бумагомараки робко начали. Весь национал-социализм основан на этом. Возьмите рабочие спортивные клубы, заводские ячейки, массовые демонстрации, пропагандистские листовки, написанные специально так, чтобы их понимали массы; все эти новые методы политической борьбы марксистские по происхождению. Все, что мне оставалось сделать, это взять эти методы и приспособить их к нашим целям. Я только развил логически то, чего социал-демократии вечно недоставало, потому что она пыталась осуществить свою эволюцию в структуре демократии. Национал-социализм — это то, чем мог бы быть марксизм, если бы порвал свои абсурдные и искусственные связи с демократическим устройством»{886}.
И можно еще добавить: что сделал и чем стал большевизм [156] .
Одними из проводников коммунистических моделей в нацистском движении были правые интеллектуалы с левым в направлении Гитлера уклоном, известные под именем «национал-большевиков» [157] . Их главные теоретики Иозеф Геббельс и Отто Штрассер, восхищенные успехами большевиков в России, хотели, чтобы Германия помогла Москве в экономическом строительстве в обмен на политическую поддержку в противостоянии с Францией и Англией. На возражения, выдвигаемые Розенбергом и разделявшиеся Гитлером, о том, что Москва является штабом международного еврейского заговора, они отвечали: коммунизм — это только фасад, за которым скрывается традиционный русский национализм, «они говорят — мировая революция, а подразумевают Россию» [158] . Но «национал-большевики» желали большего, чем сотрудничество с коммунистической Россией, — они хотели, чтобы Германия переняла систему государственного управления, заключавшуюся в централизации политической власти, устранении соперничающих партий и ограничении операций на свободном рынке. В 1925 году Геббельс и Штрассер на страницах нацистской газеты «Volkischer Beobachter» доказывали, что лишь установление «социалистической диктатуры» спасет Германию от хаоса. «Ленин пожертвовал Марксом, — писал Геббельс, — и в обмен дал России свободу» {887} .
156
В речи, произнесенной 24 февраля 1941 года, Гитлер открыто утверждал, что «в основе национал-социализм и марксизм — одно и то же» (Bulletin of International News. 1941. Vol. 18. № 5. March 8. P. 269).
157
Этот термин в уничижительном смысле придумал в 1919 году Радек. Лучшее исследование этого любопытнейшего, хотя и побочного, движения (см.: Schuddekopf O.-E. Linke Leute von Rechts. Stuttgart, 1960).
158
Schuddekopf O.-E. Linke Leute von Rechts. S. 87. Идея, что коммунизм в действительности выражает русские национальные интересы, впервые была высказана Н.Устряловым и другими теоретиками движения «Смены вех», возникшего в русской эмиграции в начале 20-х.
Гитлер отверг эту идеологию в целом, но, дабы перетянуть от социал-демократов на свою сторону немецких рабочих, использовал социалистические лозунги. Эпитеты «социальная» и «рабочая» в названии нацистской партии не были только спекуляцией на популярных терминах. Партия возникла из союза немецких рабочих в Богемии, образованного в первые годы нынешнего века в борьбе с чешскими переселенцами. Программа Немецкой рабочей партии (Deutsche Arbeiter Partei), как эта организация первоначально называлась, сочетала в себе социализм, антикапитализм и антиклерикализм с немецким национализмом. В 1918 году она стала именоваться Национал-социалистической рабочей партией Германии (НСРПГ), добавив к своим принципам антисемитизм и привлекая в свои ряды демобилизовавшихся ветеранов войны, лавочников и людей интеллигентного труда (слово «рабочая» в ее названии должно было обозначать всех трудящихся, а не только промышленных рабочих{889}). Именно эту организацию возглавил Гитлер в 1919 году. Согласно Брахеру, идеология партии в первые годы существования «содержала крайне революционное зерно в рамках иррациональной, ориентированной на насилие политической идеологии. Она вовсе не была простым выражением реакционных тенденций: она вышла из среды рабочих и профсоюзных деятелей»{890}. Нацисты взывали к социалистическим традициям немецких трудящихся, объявляя рабочих «столпом общества», а «буржуазию» вкупе со старой аристократией, обреченным классом{891}.
Гитлер, убеждавший своих соратников, что он «социалист»{892}, сделал красное знамя символом партии, а придя к власти, объявил 1 мая национальным праздником; члены нацистской партии должны были обращаться друг к другу «товарищ» (Genosse). Гитлеровская концепция совпадала с ленинским представлением о партии как боевой организации — Kampfbund — или «Боевой лиге». («Сторонник движения тот, кто объявляет о согласии с его целями. Член лишь тот, кто сражается за них»{893}.) Конечной целью Гитлера было построение общества, в котором не будет традиционных классовых различий и статус его членов будет определяться личным героизмом{894}. В присущей ему радикальной манере он предвидел человека, создающего самого себя: «Человек становится богом, — говорил он Раушнингу, — человек есть бог в творении»{895}.
Поначалу нацистам не удавалось привлечь на свою сторону рабочих и в их рядах преобладали «мелкобуржуазные» элементы. Но к концу 20-х социалистические лозунги возымели эффект. В начальный период безработицы 1929—30 гг. рабочие массами вступали в нацистскую партию. Согласно партийной хронике, в 1930 г. 28 % ее членов составляли промышленные рабочие, в 1934-м их количество увеличилось до 32 %. И в том и в другом случае они представляли в НСРПГ самую многочисленную группу [159] . Учитывая, что членство в ней не влекло такой же ответственности, как в российской коммунистической партии, можно предположить, что удельный вес членов из рядов подлинных промышленных рабочих (в отличие от бывших, превратившихся в партийных функционеров) в НСРПГ был много выше, чем в РКП.
159
Bracher К. Die deutsche Diktatur. Cologne — Berlin, 1969. S. 256. Давид Шенбаум (Hitler's Social Revolution. New York — London, 1980. P. 28, 36) дает несколько иные цифры. Некоторые марксистские историки, например Timothy W. Mason (Sozialpolitik im Dritten Reich. Opladen, 1977. S. 9), отвергали столь неприятный для них факт, исключая вступивших в нацистскую партию из рядов рабочего класса на том основании, что статус рабочего определяется не его занятиями, а «борьбой с правящими классами».
Прямых свидетельств того, что гитлеровская модель тоталитарной партии была позаимствована у российских коммунистов, нет, ибо, если Гитлер не отрицал своего долга перед «марксистами», он аккуратно избегал всякого намека о влиянии российских коммунистов. Идея однопартийного государства пришла ему в середине 20-х, когда, размышляя о провале капповского путча 1920 г., он решил сменить тактику и прийти к власти законным путем. Гитлер заявлял, что концепция политической партии, основанной на строгой дисциплине и иерархии, была подсказана ему военным устройством. Он также хотел подчеркнуть, чему его научил Муссолини {896} . Но было бы совершенно невероятно, если бы коммунистическая партия, деятельность которой широко освещалась немецкой печатью, не оказала на него никакого влияния, хотя по понятным причинам он и не мог в этом признаться. В частной беседе он охотно признавал, что «изучал революционную технику по трудам Ленина и Троцкого и других марксистов» [160] . По его словам, он отвернулся от социалистов и начал делать нечто иное, потому что они были «мелкими людьми» {897} , неспособными на смелые действия, что весьма напоминает причины, заставившие Ленина порвать с социал-демократами и основать партию большевиков.
160
Rauschning H. Hitler Speaks. London, 1939. P. 236. Гитлер будто бы говорил, к удивлению своих товарищей, что он читал и многое почерпнул из недавно опубликованной книги Троцкого «Моя жизнь», которую он назвал «блестящей» (Heiden К. Der Fuehrer. New York, 1944. P. 308), — автор, однако, не указывает источника этой информации.