Русская романтическая новелла

Одоевский Владимир Федорович

Быстро повернула к нему замаскированная дама голову и взглянула на него с таким холодным, презрительным изумлением, что Росников смешался совсем, вспомня тут же слова краснорожего капуцина: «касайтесь как можно легче до руки тех дам, с которыми будете ходить в маскараде».

Маленькая эта катастрофа происходила уже на последних ступенях лестницы. Тотчас высокий лакей, растолкав менее рослых своих товарищей, выдвинулся вперед и осторожно подал замаскированной даме бархатный, на собольем меху, плащ и зеленую шаль. В то самое время как Иван Иванович, по долгу учтивого кавалера, помогал очаровательной

незнакомке закутывать голову, почувствовал он, что лакей набросил также и на его плечи огромную шубу; он хотел сказать, что эти покрытые синим сукном медведи принадлежат вовсе не ему, но расторопный слуга так живо сунул ему в руки чужую шляпу и так проворно кинулся вон из сеней, что Росников успел произнести только: гм!

— Карета Долевского готова! — крикнул жандарм у подъезда. Лакей отворил с улицы дверь и высунул оттуда свою голову в лунообразной шляпе; замаскированная дама двинулась на крыльцо; смущенный Иван Иванович, не зная куда ему девать чужую шляпу и шубу, последовал за нею.

С помощью лакея медленно взошла замаскированная дама по откинутой подножке в экипаж и села в противоположный угол; ревностный служитель тотчас схватил Ивана Ивановича под руку, приготовляясь тоже усадить его в карету; но Росников попятился назад, все еще поглощенный размышлением, как бы ловче возвратить навязанную ему шубу и шляпу.

— Садитесь же! — раздался из экипажа недовольный голосок, — вы сегодня просто непостижимы!

«Пожалуй! — весело подумал про себя Иван Иванович, произнося в то же время выразительное: гм! — Извольте, я сяду! — думал он: — только уже после чур на меня не пенять! Едва ли сыщется на свете чудак, который бы после таких настоятельных приглашений отказался от неожиданного счастия вам сопутствовать». Тут Росников в самом деле ввалился в карету: лакей мигом захлопнул дверцы, крикнул кучеру: «пошел домой!», — и карета покатилась.

VI

«Вот приключение! — думал Росников, смеясь исподтишка в бороду своей маски и боязливо поглядывая на незнакомку, которая, не обращая на него никакого внимания, смотрела в противоположное стекло кареты. — Со мною происходит теперь самая маскарадная, самая романическая авантюра! Я не только очутился в чужой шляпе и шубе, но еще в чужой карете! А хороша должна быть эта Долевская! И к тому же, надобно полагать, страшная чудиха, затейница и озорница! Я ведь не так прост, чтоб все это приписывать одному случаю; случай-то всегда был против меня; разве только теперь… Нет, нет! Тут есть своего рода расчетец, намеренье какое-нибудь, какая-нибудь светская проделка, женская уловка, дамская хитрость…»

— Как мне жарко! — произнесла чуть слышно незнакомка и, откинув шаль, начала развязывать ленточки своей маски,

«Интересно, интересно, дьявольски интересно!» — бормотал про себя Иван Иванович, между тем как его сердце прыгало, словно заяц, от безмерного любопытства и нетерпения увидеть скорее лицо Долевской…

Маска свалилась — у Росникова потемнело в глазах, кровь замерла в жилах; он почти лишился чувств…

Между тем экипаж остановился у подъезда; лакей отворил дверцы и откинул подножку.

— Выходите же! — раздался опять недовольный голосок, — вы сегодня просто ни на что не похожи!

Уничтоженный Иван Иванович беспрекословно

позволил лакею вытащить себя из кареты, машинально подал руку даме и побрел с нею по широким ступеням лестницы.

Удар в колокольчик вызвал всех служителей со свечами и без свечей; окруженные ими, Долевская и Росников вступили в переднюю; там первая оставила на руках лакея свой плащ, а Иван Иванович чужую шляпу и шубу.

Затем Долевская вошла в огромную залу; Иван Иванович бессознательно последовал за нею.

Долевская сбросила с себя домино… О, какою прелестною явилась она в своем голубом шелковом платье! как роскошно выказался ее высокий стан! как обнаружились ее круглые, атласистые плечи! какими розами алели ее снежные щеки, согретые и раздраженные долгим прикосновением маски!

Растерявшись еще более при виде таких несравненных прелестей, Иван Иванович собирался уже бежать, как Долевская, не обращая по-прежнему ни малейшего на него внимания, точно как будто вовсе не было его в зале, позвала служанку.

— Проводи меня, Верочка, в спальную, — сказала она, — я так устала, что едва держусь на ногах.

Когда Долевская и горничная вышли чрез боковые двери из залы, Иван Иванович бросил дикий взгляд на лакея, ожидавшего в передней, с разинутым ртом, приказаний. «Этот человек, — думал он, — принимает меня за своего барина, стало быть, Долевского нет дома. Чтоб избежать огласки, надобно мне отыскать другой выход и потихоньку юркнуть восвояси». С этою целью Иван Иванович пошел вдоль залы к противоположным дверям; служитель, в котором, по одутловатому лицу и пестрой жилетке, украшенной массивною цепочкою, не трудно было узнать камердинера, торопливо обогнал его со свечою и начал отворять перед ним одну за другою двери в смежные комнаты. Следуя за ним, Росников попал сначала в богато убранную гостиную, после в столовую и, наконец, в круглый кабинет, обставленный широкими диванами в турецком вкусе.

Камердинер зажег стоявшую на столе бронзовую лампу, выдвинул боковой ящик из врезанного в стену шкафа и достал оттуда персидский халат, кашмировые туфли, пуховый шейный платок и шелковый, с радужными полосками по планшевому фону, колпак, подобный тем, какие носят неаполитанские рыбаки. Тщательно разложив все это на оттомане, спросил он Ивана Ивановича: «Угодно ли раздеваться?»

Росников не хотел до такой степени искушать судьбу; он сделал на этот вопрос отрицательный знак головою, показав притом повелительным жестом на дверь. Догадливый камердинер, отвесив низкий поклон и пожелав покойной ночи представителю Долевского, отправился опять тою же дорогою, которою пришел. Иван Иванович долго слушал, как стихали мало-помалу в отдалении тяжелые и мерные шаги его.

VII

Только теперь, когда все умолкло и засыпающий дом погрузился в совершенную тишину, только теперь отважился Росников дать исход неистовой буре потрясенных чувств своих.

«Аннунциата! — возопил он, размахнув трагически руками. — Аннунциата! Ты — Долевская! Великий боже, как не утратил я рассудка, убедясь в этой страшной истине! Как не одолела меня слепая ярость мщения при виде этих вечно памятных комнат, где назад тому четыре года был я желанным, милым гостем и где являюсь теперь робким и нечаянным пришлецом.