Русская Вандея

Калинин Иван Михайлович

— Кто? Знакомый или нет? Куда идет?

Больше ничем не могли заполнять свои досуги обитательницы стольного города.

Мужчины — если не дома, то в лагерях или канцеляриях. Их жены и дочери — в садовых наблюдательных пунктах.

Совсем другим темпом протекала жизнь в близком Ростове, сросшемся, на манер сиамских близнецов, с армянской Нахичеванью.

Тут не пахло степной ленью.

Тут возник главнейший на всем юго-востоке России торг.

Тут тысячи людей толклись, как кофейные зерна в ступе, на пристанях, на фабриках, на

мельницах. Метался, обливаясь потом, рабочий люд, силясь возможно больше выдавить из себя мускульной силы. Метался и богатый работодатель, силясь в кратчайший срок зашибить наибольший процент на свой капитал.

И так же бешено прожигались барыши.

Театры, сады, рестораны, лотошные клубы, оперетка… Предложение этого товара никогда не отставало от спроса.

— Вы казак? Какой станицы? — спросят незнакомца в стольном городе.

— Вы оптовик или в розницу? Чем торгуете? — поинтересуются в Ростове.

У каждого города не только своя физиономия, но и свой характерный язык. Впрочем, теперь здесь говорили на всех языках. Пришельцы с севера, из Петрограда и Москвы, — на английском и французском.

Через гетманскую Украину, через Воронеж и Царицын, по железным дорогам и по неведомым захолустным тропам, с чужими паспортами, но с родовыми бриллиантами, с помощью подкупов и обмана, пробирались сюда обломки рухнувшего строя.

Торговый, сугубо буржуазный Ростов тоже приютил земельную и чиновную аристократию.

— И вы, шерочка, здесь?

— Уже две недели. Ехала под видом жены матроса. Представьте, какой был почет. А потом, около фронта, наняла мужика. Провез в телеге за одну «думскую». Все серебро вывезла.

— Ах! А я крупнейший фамильный бриллиант засунула в рот селедки. Тоже все благополучно.

Родовое серебро и фамильные бриллианты, разумеется, шли на спекуляцию. В области этого «труда» женщины забили мужчин. Мужчины еще жеманились, выпрашивали у Краснова службу в тылах его армий или ехали на тот же промысел в Екатеринодар.

Журналисты, профессора, политические деятели всех мастей здесь тоже искали пристанища и работы. Сюда сунулся Пуришкевич, так как тут проживало много евреев и было кого громить.

Донской Круг взъелся на него. Обиженный думский петрушка перекочевал на Кубань травить Раду.

Здесь энглишмэн А. Ф. Аладьин поражал дам своим английским костюмом и чистым английским выговором.

Здесь преподносил публике свои юморески неунывающий Аверченко. Здесь…

— Полковник, какими судьбами?

— А? В чем дело?

Оборачиваюсь. Передо мной щупленький человечек с рыженькой бородкой.

— Здравствуйте, Аркадий Евгеньевич.

Это бывшая персона — эриванский губернатор. Когда-то его губерния входила в мой военно-следственный участок. Частенько встречались в эриванском клубе.

— Вы по своей судебной части?

— По-старому. Сюда приехал из Новочеркасска с выездной сессией. А вы устроились?

— Как эке, как же! В Екатеринодаре при особом совещании. Думаю, в случае чего — опять губернаторствовать.

— Стойте…

Кажется, в Тифлисе вы прошлой весной зарекались служить на казенной службе. Как ваша комиссионная контора?

Стрельбицкий принадлежал к числу тех, далеко не грозных, помпадуров, про которых Салтыков-Щедрин писал с гримасой брезгливости: «Представлен был высокой особе, и взболтнул. Взболтнул, и понравился. Понравился, и был призван уловлять вселенную»,

В 35 лет от роду он уже губернаторствовал в Эривани. Шутка ли, при старом режиме! В pendant к своему возрасту имел 32-летнего вица, по фамилии Панчулидзева.

Наш общий приятель князь И. Р. Палавандов говаривал иногда:

— И какой вы губернатор? Вам впору быть разве столоначальником, а вице-губернатору вашему — помощником столоначальника.

Злые языки поговаривали, что молодой, романтически настроенный начальник губернии иногда встречал и провожал до дому гимназисток.

После февральской революции, просидев два месяца в тюремном замке за уничтожение секретных бумаг, этот романтик стал прозаиком. Перебравшись в Тифлис, он открыл, в компании каких-то теплых ребят, комиссионную контору. В разговоре со мной божился, что нет большего счастья, как частное дело.

Но стоило возникнуть Вандее, как он опять готовился уловлять вселенную. Готовился, а не губернаторствовал, потому что в казачьих областях царили свои помпадуры.

В Ростове, например, чинил суд и расправу ставленник Краснова, градоначальник полк. Греков. Его правление не изгладится из памяти ростовских граждан, евреев в особенности. Сенатор CH. Трегубов, ревизовавший осенью 1919 года это градоначальство, составил исторический очерк грековского властвования. Частично я познакомился с подвигами полк. Грекова из разных жалоб, поступавших к нам в прокуратуру, а также из бесед с сенатором Трегубовым, бывшим моим профессором, у которого я изучал уголовное право.

Греков изумительно ловко и невинность соблюдал, и капитал приобретал.

— Вы, господин Нейман, хлопочете о чем? Кажется, хотите открыть игорный дом? — мягко спрашивал он посетителя.

— Так точно… Хлопочу уже две недели.

— Так я вам разрешаю. Где ваше заявление? Хорошо. Оставьте его у меня. До свидания.

С головокружительной быстротой появлялся в Ростове новый игорный притон. Владельцы бешеных денег, в жажде сильных ощущений, осаждают его.

Проходило две недели.

Работа в притоне во-всю. Шуршат керенки, донские, купоны займа свободы. Изредка звенит золото и чаще сверкает бриллиант. Нищие в миг превращаются в мнимых крезов, крезы в настоящих бедняков.

Г. Нейман наживается больше всех.

— Извольте немедленно же удалить публику… Как вы смели?

— Но, г. пристав, мне разрешил градоначальник.

— Ложь… Вот резолюция на вашем заявлении. Видите, черным по белому написано «не разрешаю».

Г. Нейман утром в градоначальстве, с понурым видом и пачкой дензнаков в кармане.