Русская военная история в занимательных и поучительных примерах. 1700 —1917

Ковалевский Николай Федорович

Многие упрекали Россию за то, что она не давала независимости Польше, но Александр II не хотел слышать этих упреков.

Когда началось сближение России с Францией, обе стороны были очень довольны. Встреча в Штутгарте между русским царем и французским императором протекала весьма дружелюбно. Но однажды во время переговоров дверь открылась и Александр II, рассерженный, пошел на выход, говоря: «Со мной смели заговорить о Польше!»

Вскоре

после начала русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Александр II решил поехать к русским войскам в Болгарию. Его присутствие на русско-турецком фронте многие считали излишним и рискованным. Ежедневно царь со свитой выезжал на позицию и сидел там целый день под палящими лучами солнца, по сути, без дела. «Сегодня опять ездили завтракать „на позицию"»,— с иронией писал в своем дневнике военный министр Милютин, входивший в свиту царя. По мнению Милютина, царю хотелось сказать, что он сам был под пулями, и военный министр сердился: «Рассудительно ли повелителю ста миллионов народа подвергать себя случайности без всякой надобности и пользы?»

Любимым кушаньем генерала И. Гурко была манная каша на молоке с сахаром, что очень не вязалось с его мужественным характером и суровой требовательностью.

В полной мере свою требовательность Гурко проявил в декабре 1877 г., когда отряд русских войск под его командованием, помогая братьям-болгарам, совершал героический переход через Балканы. На совещании у командующего один из генералов стал жаловаться на трудности, но Гурко прервал его следующими словами: «Говорите, вам трудно? Что ж, если большим людям трудно, я определю их в резерв, а вперед пойду с маленькими!» Больше жалоб от генералов не было.

Во время зимнего перехода через Балканские горы отряд генерала И. Гурко столкнулся с неимоверными сложностями движения через снега и обледенелые кручи. Артиллерию пришлось нести буквально на руках. Когда Гурко доложили, что на одном из перевалов артиллерию даже на руках поднять нельзя, «железный генерал», не видя никаких других возможностей, приказал: «Втащить зубами!» Отряд преодолел и этот перевал.

Всегда спокойный, неустрашимый и хладнокровный среди свиста пуль и разрыва снарядов генерал Гурко любил внушать своим подчиненным: «Бой, при правильном обучении, не представляет ничего особенного, это то же учение с боевыми патронами, только требует еще большего спокойствия и порядка».

Известный военный инженер генерал Э. Тотлебен долго не мог придумать способа разрушения мельниц в Плевненском укрепрайоне, где оборонялись турецкие войска. Так как артиллерия до многих мельниц не доставала, Тотлебен прибег к инженерной хитрости: сделал на речках запруды, а потом взорвал их, после чего потоки хлынувшей воды снесли мельницы. После взятия Плевны Тотлебен сокрушался, что эти мельницы, нужные населению, ему же и надо восстанавливать.

Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. генерал Драгомиров организовывал переправу своей дивизии

через Дунай. Оценивая действия солдат, высаживающихся на берег и схватывающихся с турками, он подумал вслух: «Ничего не разберешь, лезут, лезут...» Но стоявший рядом генерал Скобелев вдруг стал поздравлять Драгомирова с победой. «Ты где это видишь?» — удивился Драгомиров.— «Где? На лицах у солдат: взгляни-ка на это лицо, а? Такая рожа бывает только тогда, когда он одолевает супостата. Вишь, как прет, любо смотреть!»

Адъютант генерала Скобелева передал курьеру приказание отправиться на Шипку к командиру корпуса Радецкому с пакетом: «Если воротитесь к утру, генерал обещает вам крест, а если опоздаете — арест».

При осаде турецкой крепости Каре в составе русских войск находился чеченский конный полк. Чеченцы, собратья непокорного Шамиля, тяготились русской воинской повинностью и постоянно дезертировали. Их ловили и даже уже не судили, а ограничивались административными взысканиями. Среди русского командования преобладало мнение, что если б и все чеченцы разбежались, то следовало бы только радоваться: избавились бы от лишних хлопот и от немалых расходов на содержание этого мнимого конного полка, который, того и гляди, убежит к неприятелю.

Не боясь пуль, генерал М. Скобелев нередко разглядывал вражеские позиции, поднявшись на возвышение бруствера, что вызывало тревогу у его подчиненных, любивших своего командира. Генерал Куропаткин, начальник штаба, придумал такую хитрость: помощникам Скобелева подниматься на банкет вместе с ним, чтобы, беспокоясь за них, он сам не рисковал. Когда Скобелев по привычке влез на банкет, Куропаткин и другие последовали за ним. «Чего вы здесь оказались? — рассердился Скобелев. — Сойдите вниз!» «Мы обязаны брать пример с командира»,— ответил Куропаткин. Пришлось Скобелеву выбирать более безопасную позицию для наблюдения.

Офицер Генерального штаба полковник Паренсов, став помощником у Скобелева и познакомившись с ним поближе, был очень доволен своим командиром, сделавшимся его героем и кумиром. Встретив как-то генерал-майора Нагловского, однокашника по учебе в академии, Паренсов хотел рассказать ему о Скобелеве и порекомендовать перейти под его начальство. Но тот опередил товарища восторженными рассказами о своем командире — Гурко и предложением перейти от «несносного» Скобелева под начальство Гурко.

Знаменитый генерал Скобелев поздравлял офицеров и солдат с предстоящим сражением, приучал видеть в отстранении от боя худший вид наказания, а назначение в бой считать наградой; носил белый мундир, чтобы быть для войск приметным, получил имя «белого генерала»; устраивал растерявшимся в бою солдатам тренировку в выполнении ружейных приемов в сорока шагах от атакующего неприятеля; вел войска в сражение под песни и барабанный бой, любил, чтобы в лагере и на позиции играли хоры музыки; следил, чтобы солдаты ежедневно получали по чарке спирта и весь положенный провиант; считал, что «солдат надо бодрить, веселить, а не киснуть», выписывал для них игры, устраивал солдатские театры; любил всякие женские общества, дружеские вечеринки и другие развлечения.