Русская жизнь. 1937 год (сентябрь 2007)
Шрифт:
Оказалась я в Озерлаге. Тайшет, Братск, Красноярский край. Природа потрясающей красоты. Эти древесные купола, реки. Однако я по своей природе не приспособлена к физической работе, поэтому мне даже не пришлось притворяться. Было ли в лагере что-то просветляющее? Я не говорю о тоске, о разлуке с близкими, об уверенности в том, что свободы не будет никогда. Но лагерь давал примеры дружбы, свободу разговоров и возможность совместно праздновать религиозные праздники.
Трудно забыть лагерное Рождество. На Западной Украине обычай: в сочельник на столе должно быть тринадцать перемен блюд. И вот месяцами эти женщины экономили свои жалкие посылки - изюм, муку. Стряпали по вечерам, заранее пекли какие-то пирожки и прятали их в снегу. Проносили в барак елки; конечно, конвой отбирал, но ведь десятки женщин несли под полой бушлата эти елочки,
Это о том, что лагерь дал Вере Ивановне. А вот свидетельство того, какова она была в лагере. Майя Улановская (Вера Ивановна называет ее своей лагерной дочкой) писала в мемуарах: «Здесь, на 42-й колонне, я встретилась с Верой Прохоровой. Пришел очередной этап, и в столовую потянулось новое пополнение. Вера выделялась высоким ростом, шла, прихрамывая на обе ноги - обморозила в этапе. Из-под нахлобученной мужской ушанки глаза глядели задумчиво и отрешенно. Мне сказали, что она из Москвы, и я пошла вечером к ней в барак. Все в ней меня поражало, начиная с происхождения. Она была религиозна, и мне было легче понять с ее помощью высоту религиозного сознания. Я почувствовала в ней утонченность большой европейской культуры, которую получаешь по наследству. В юности Вера была комсомолкой, проклинала своих предков-капиталистов, за что, как она считала, и покарал ее Бог тюрьмой… С каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение! Я впервые столкнулась с особым явлением: добротой из принципа, которая была выше человеческих возможностей».
– Вера Ивановна, вы действительно были активной комсомолкой?
– Была. Мама и тетя говорили мне: не принимай все на веру, ты должна во всем разобраться сама. Но знаете, колоссальное значение имеет хорошая агитация. А она была поистине хорошая. Я до сих пор помню восторг и трепет первомайских демонстраций моей юности. Разумеется, как только начались повальные аресты, я прозрела, однако пережила еще одну волну патриотического подъема, в начале войны. Практически никто не пишет и не рассказывает о 16 октября 1941 года. Между тем для Москвы и для меня это был переломный день войны. То был день паники, хаоса. Горели «Ява» и «Большевичка». На помойках валялись стопки красных книг - учебников по истории партии. Люди бежали на восток, к шоссе Энтузиастов, кто в чем: я видела женщину, которая бежала с чайником, батоном и ребенком. А к Белорусскому вокзалу шли те, кто хотел оборонять Москву. Наши мальчики однокурсники и многие институтские преподаватели записались в ополчение. Ночью 17 октября мы случайно узнали, что состав, в котором они должны были добраться до фронта, еще не отправлен. В непроглядной тьме мы бежали вдоль состава и выкрикивали их имена. И они отозвались. Мы услышали: «Девочки, не бойтесь, мы вас защитим». Никто из них не вернулся.
V.
Вера Ивановна продолжает работать в Инязе, консультирует дипломниц и аспиранток. Живет она в маленькой квартире с двумя кошками. Кошек своих любит. Первое, что я от нее услышала, - рассказ о столкновении младшей кошки с соседской собакой. Все прекрасно в Вере Ивановне: высокий рост, осанка, поставленный преподавательский голос. Интонация совершенно джеклондоновская: «Пискун дрожал от ярости и страха; несчастный Том Джой рисковал остаться без глаз!»
Пискун - одна из тех мужественных кошек, которые обречены (во имя великой гендерной иллюзии) отзываться на мужское имя. Между тем разве жизненная стойкость - мужское качество? Женское, конечно. Уж Вере ли Ивановне не знать все о стойкости и жизнелюбии.
Павел Пряников
Путь марксиста
Евгений Гнедин глазами дочери
1 декабря 1898 года в немецкой газете «Зексише арбайтер цайтунг» было
Евгений Гнедин стал видным советским дипломатом, прошел сталинские лагеря, в конце жизни вышел из КПСС и сблизился с диссидентскими кругами. Его дочь Татьяна, ученый-физик, в 60-х прославилась как писатель-фантаст.
– Татьяна Евгеньевна, вы родились в год смерти Парвуса, но наверняка отец рассказывал вам о нем.
– Конечно, много рассказывал, хотя жил рядом с ним только до четырех лет. Мать отца, моя бабушка Татьяна Берман с Парвусом рассталась в 1902 году, после переезда из Германии в Одессу. Но они продолжали общаться.
О роли Парвуса в русской революции написано много. Но мало кто знает о его научной деятельности. Например, о том, что именно он выдвинул идею энергетических денег, которые придут на смену денежным единицам с золотым обеспечением. Предугадал он и чрезвычайное значение нефти для экономики, ведь как энергоноситель ее, в отличие от угля, в те годы никто не рассматривал. Парвус настоятельно рекомендовал германским промышленникам вкладывать средства в разработку нефтяных месторождений по всему миру, в том числе и в России. Кроме того, Парвус первым выдвинул концепцию единой Европы; он полагал, что лидирующее положение в ней займет Германия, как теперь и случилось. Надо заметить, что России в этой системе отводилась роль полноправного члена, а не поставщика ресурсов и свалки промышленных отходов. Но главное - Парвус, наверное, единственный, кто в начале ХХ века верил, что пролетарская революция прежде всего произойдет именно в России. Ни Ленин, ни Троцкий до 1917 года в это не верили.
– И как раз тогда Парвус дал Ленину деньги на осуществление революционного проекта.
– Да, он был убежден, что только так можно остановить бессмысленную бойню в Европе. Он ясно понимал, что Германия будет разбита, а Россия ничего не получит от Англии за свою победу. План Парвуса был таков: революция начинается в России, перекидывается в Германию и Австро-Венгрию, а в результате из этих трех государств образуется ядро единой свободной Европы.
– Ваш отец тоже стал революционером?
– Ну, как сказать. Отец подал заявление о приеме в ВКП(б) только в 1931 году и до своего ареста оставался кандидатом в члены партии. До 1920 года он жил в Одессе, а когда в город вошли красные, отправился с продовольственным обозом в Москву. Здесь отец познакомился с Чичериным и начал работать в комиссариате иностранных дел. С Чичериным их сближало германофильство: они считали Германию естественным союзником ССС- и сопротивлялись антинемецким настроениям в руководстве. Помню, отец рассказывал, как в начале тридцатых генпрокурор Вышинский решил выслать из страны немецкого посла и часть дипмиссии. Чичерин, узнав об этих намерениях, написал какую-то записку и попросил Гнедина тотчас же передать ее Вышинскому, причем на улице. Отец поехал к Вышинскому домой, они вышли на улицу, прокурор прочел записку и побледнел. На следующий день немецкое посольство оставили в покое. Что там было написано, отец так и не узнал.
В 1924 году умер Парвус. Немецкий нотариус известил моего отца о том, что можно приехать и начать процедуру вступления в наследственные права. Гнедин обратился к Бухарину и получил у него разрешение на поездку в Германию. Нотариальная эпопея длилась три года. Все материальные ценности, которые унаследовал отец, он сдал советскому государству. Напряженная борьба развернулась за архив созданного Парвусом в Копенгагене института по исследованию причин и последствий Первой мировой войны, где хранились секретные правительственные документы стран - участниц войны и частная переписка государственных деятелей. Большая заслуга Парвуса в том, что после поражения Германии он вывез все это в Данию, иначе документы ушли бы в Англию и США. В конце концов отец смог добиться передачи архива в Москву в Институт Ленина. Несколько лет назад я решила полюбопытствовать, что стало с этим архивом. Оказалось, что уцелела в лучшем случае одна его треть, остальное пропало.