Русская жизнь. 1937 год (сентябрь 2007)
Шрифт:
Этим бабушкам кто-то должен был помочь. Должны были найтись люди, которые бы могли и хотели взять на себя транспортировку тележек с урожаем. Например, дети. Или внуки. Или соседи. И тогда бабушки были бы живы, пили чай с вареньем, приготовленным из того самого урожая, и вели за чаем свои неторопливые однообразные старушечьи разговоры.
Но таких людей, увы, не нашлось.
Предложение убийства
В Курской
По версии следствия, 29 августа около 22 часов 41-летний житель деревни Зуевка Солнцевского района Олег Глотовский, находясь в состоянии алкогольного опьянения, предложил своей жене Ольге совершить убийство ее малолетнего сына. Супруги считали, что мальчик растет непослушным и мешает им нормально жить. Глотовский грозился бросить женщину, если та не согласится с его замыслом. Глотовская нашла сына на улице в компании друзей, привела его в дом и оставила наедине с мужем. Глотовский стал наносить пасынку заранее приготовленными молотком и двумя ножами множественные удары по туловищу, шее и голове. Смерть мальчика наступила от обильной кровопотери, множественных (более 50) колото-резаных ран тела.
После совершения убийства Глотовские положили труп мальчика в мешок, вынесли в сад, расположенный за двором дома, и спрятали в кустах малины. Вернувшись в дом, Ольга Глотовская смыла следы крови на полу в зале, вымыла молоток и ножи.
По данному факту прокуратурой Солнцевского района возбуждено уголовное дело по ст. 105 ч. 2 п. «ж» УК РФ («Убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору»). Супруги Глотовские задержаны и с санкции суда заключены под стражу. В ходе следствия проверяются обстоятельства и мотивы нанесения Олегом Глотовским телесных повреждений 16-летней дочери Ольги Глотовской, после чего его действиям будет дана правовая оценка.
Сухой язык милицейских сводок иногда поражает. Такие бездны порой разверзаются за этими скучными канцелярскими оборотами.
Вот, например, слово «предложил». Простое, безобидное, в сущности, слово. Один человек что-то предложил другому. Например, муж предложил жене убить ее сына.
Как он сделал это предложение? Каким был этот разговор? Какие слова он говорил? Трудно себе это представить, даже невозможно. Слово «предложил» переводит всю ситуацию в плоскость театра абсурда, и диалог представляется примерно таким.
Муж: Жена, предлагаю совершить убийство твоего сына. Твой сын совсем нас не слушается, мешает нам нормально жить. Если мы избавимся от него, нам станет гораздо лучше. Исчезнут многие проблемы. Начнется новый, светлый этап нашей совместной жизни. А если ты не примешь мое предложение, я оставлю тебя, ибо терпение мое на исходе.
Жена: Пожалуй, ты прав. Мой сын действительно не слушается нас и создает массу проблем. Это печально, но, похоже, другого выхода нет. Я принимаю твое предложение.
В дальнейшем поведении матери также присутствует что-то зловеще-абсурдистское. Спокойно пошла на улицу, нашла сына, повела собственного сына на убой.
Петенька, иди, папа хочет с тобой поговорить.
Преподавательница музыкальной школы.
Что она, интересно, преподает?
Фортепьяно? Сольфеджио?
Дмитрий Данилов
* БЫЛОЕ *
Михаил Розанов
Остров Воркута
Труды и дни зека-аристократа
Перед вами фрагменты, по-видимому, первых опубликованных
Столица белых невольников
В дни ежовщины Воркута пережила самую жуткую трагедию за весь период существования печорских лагерей. Командированный из Москвы энкаведист Григорович со своей комиссией творил следствие, суд и расправу над каждым, кого НКВД даже в лагере считало опасным. В тот период тут было около 6 тысяч заключенных, среди них много видных троцкистов, партийно-советских сановников и участников последних массовых голодовок зимой 1935-36 годов. В бараках отучились спать, поминутно ожидая очередного вызова кого-нибудь к Григоровичу. Нервы у всех напряглись до предела. Партия за партией под усиленным конвоем уходили на кирпичный. Некоторых на самолетах отправили в Москву, чтобы, допросив еще раз, рассчитаться с ними на месте - в подвалах Лубянки. Опасаясь восстания, Григорович вызвал на Воркуту Усть-Усинский взвод охраны.
Кирпичный завод превратился в гигантскую камеру смертников. Мало кто считал себя виновным, но почти каждый надеялся на помилование.
Как это произошло, никто толком не знает, и рассказывать о том не хочет даже спустя два года. Страх тех дней не рассеялся и поныне. Слова совсем скупы. «Вызвали с вещами. Построили во дворе, сказали, что на рудник. Дали команду. Вышли за ворота. Спустили в лощину.
– Рассказчик боязливо оглядывается, хотя мы стоим на пустой дороге, и шепотом продолжает.
– Вдруг с обеих сторон косогора стрельба. Пулеметная и винтовочная… Всех уложили. Сколько? Кто их считал! Охрана три дня ходила их закапывать. Наверно, несколько сотен. Вон там, несколько правее…» Как все просто! Вывели и ухлопали. Все! Среди этих несчастных находился и мой первый наставник в лагерном планировании - Натан Исаакович Левин, до лагеря начальник планово-экономического управления Наркомзема РСФСР, осужденный в 1934 году якобы за шпионаж. Мы вместе работали в 1935 году в Усинской водной группе. В начале зимы 1935 года, прощаясь со мной - я тогда переезжал в Покчу, а Левин на Воркуту начальником планового отделения, - он сказал:
– Ну, вы еще все переживете, а со мной счеты кончены.
– Полно! У вас здоровье не хуже моего.
– Не в том дело, - прервал Левин.
– Я не выйду из лагеря. Тут со мной и покончат. Я слишком много знаю, чтобы жить. Зачем им рисковать? Они допустили ошибку - они исправят ее. Прощайте!
По старой лагерной привычке я постеснялся задать вопросы, но из прежних бесед и случайных фраз я давно понял, что Левин как европейски образованный специалист не раз участвовал в секретных правительственных комиссиях по разработке различных государственных проблем на много лет вперед. Как-то он обронил застрявшую по сей день в голове реплику: «Ну, это только цветики! Подумаешь, событие - лейтенанты вместо товарищей-командиров! Придет время, удивят еще больше. Прошлой весной мы уже об-суждали, во что лучше реорганизовать наркоматы: в департаменты на французский образец или в министерства на прежний русский. А вы лейтенантам удивляетесь!»