Русская жизнь. Первая мировая война (август 2007)
Шрифт:
Есть ощущение, что и террористы, подобно авторам рекламы пива подстраиваясь под очередные антитеррористические меры, стали более изобретательными. И достигнутый убийством и взрывом в Орджоникидзевской эффект - списание на ваххабитов ответственности за то, что русские не возвращаются в Ингушетию, - вполне мог как раз и быть той целью, которую преследовали организаторы терактов. А значит, пресловутые Магомед-Башир и Хас-Магомед тут либо совсем ни при чем, либо действуют заодно с людьми, которых при всем желании в ваххабизме заподозрить очень трудно.
Собственно, именно поэтому нет совершенно никакого резона делать несчастных обитателей Орджоникидзевской героями добротного хорошего репортажа. Зачем? Все и так слишком очевидно и слишком жутко.
Евгения Долгинова
В чистом виде
Белорусские
Я не знаю, какая сила в мире могла нас спасти! Свыше сорока минут восьмидюймовая батарея противника на совершенно точном прицеле буквально уничтожала нас с методичностью сверхчеловеческой, зверской. Несколько сот десятипудовых снарядов превратили нашу батарею, наш прелестный уголок с шашечными столиками, скамеечками, клумбами и дорожками, в совершенно черное, волнистое, вспаханное поле.
Валентин Катаев, «Под Сморгонью»
Сотрудница краеведческого музея рассказывает про Радзивиллов, владельцев здешних просторов, и Медвежью академию. Иностранные визитеры очень огорчаются, когда слышат, как воспитывали ярмарочных медвежат: ставили в яму на решетку, снизу поджигали, получались танцы-шманцы, - неслыханная, говорят, жестокость! На музейном потолке цветут невероятные торты - фарфор-фаянс, розовое на золотом, наследство ранее обитавшего здесь магазина. Под этими клумбами, рядом с пацифистскими коллажами местных народных художников совсем нездешними выглядят мотки колючей проволоки - русской и немецкой, почти не проржавевшей за девяносто с лишним лет. У нас двугранная проволока, у немцев же четырехгранная, вдвое толще, - и непонятно на первый взгляд, какие плоскогубцы ее возьмут, здесь, кажется, нужна пила-болгарка. (Потом я прочитаю письмо немецкого офицера с Западного фронта: «Солдаты противника падали буквально сотнями, но продолжали идти стройным порядком и без перерыва вплоть до проволоки второй линии германских позиций. Лишь достигнув этого непреодолимого препятствия, выжившие поворачивали вспять и начинали отступать».) Немецкая вещность - традиционно прочная, долгоживущая: где у нас было дерево - у них бетон и камень, и до сих пор стоят «быки» - бетонные опоры мостов, возведенных для переправ, и сохранились укрепления, и находятся снаряды; все живо, все цело. Вообще, как говорил полковник Лигута, «если сильно захотеть, можно всю Белоруссию пройти по окопам - либо немецким, либо русским, - не выходя из них, только перепрыгивая через дороги». Эта земля, которая последовательно: Российская империя, потом Польша, с 39-го года Советская Белоруссия, а ныне Республика Беларусь, переполнена материальными свидетельствами Первой мировой - самой неотрефлексированной войны XX столетия.
Имена Сморгони: штабс-капитан Зощенко, отравленный газами. Вольноопределяющийся Валентин Катаев. Будущий маршал Малиновский. Будущий маршал Тимошенко. Будущий маршал Шапошников. Графиня Татьяна Львовна Толстая - уполномоченная Земского союза, распорядительница лазарета, ассистировала при бесчисленных ампутациях. Деникин, Кутепов, Дроздовский. Полки Бобруйский, Новгород-Северский, Усть-Двинский, Виндавский, Венденский, Изборский и множество иных, 4-й Сибирский корпус, Кавказский гренадерский полк, конный корпус Орановского, для некоторой пикантности - вполне бесполезный женский батальон смерти Марии Бочкаревой. Местный хранитель военной памяти - полковник Лигута. «Увидите такого породистого полковника…» - пообещал нам художник Цитович, к которому мы заехали до Сморгони. И породистый, в джинсах, вышел к нам, оторвавшись от ремонта в квартире, достал бумаги и карты и, показывая на высокий, зелено-золотой, с идиллическими березками, берег реки Вилия, деловито сказал: «Значит, так. Объясняю. Здесь, где мы с вами в данный момент стоим, девяносто лет назад решалась судьба России».
Дорога жизни
Свентянский прорыв немцев, август 1915 года. Фабула в изложении генерала от инфантерии Дмитрия Васильевича Баланина («Военный журнал», 1916): «Смелым и широко задуманным Свентянским прорывом немцы мечтали достигнуть решительной цели. Они хотели окружить русские армии, припереть их к бездорожной лесисто-болотистой полосе между линией Лида-Молодечно и р. Неманом, прервать железнодорожные артерии на Полоцк и Минск, и, поставив наши армии в критическое положение, нанести им громовой удар. При выполнении этого грандиозного плана особое значение для немцев имел Молодеченский железнодорожный узел, с занятием которого уже достигался громадный
Клин выбивали долго. Но и дальше не разрешили пройти. Линия Нарочь-Вилейка-Сморгонь-Барановичи стояла насмерть. Сморгонь была захвачена немцами в 1915 году буквально на несколько дней, потом выбили («Штыковым ударом взята Сморгонь», - сообщал журнал «Нива»), но уже был отпечатан в Дрездене и завезен в войска тираж открыток с фотографиями элегантного вокзала, и солдаты писали на них свои приветы, милая Гретхен, одержим победу - к тебе я приеду. Не одержали, хоть и стерли город с лица земли, оставив единственную вертикаль - костел и единственную ровную горизонталь - булыжную мостовую. Почти все 16-тысячное население было эвакуировано. Российские дети в лучшем случае краем уха слышали, что Сморгонь - место, где впервые было остановлено немецкое наступление на территории России и 810 дней сдерживалось, как писали в газетах, «отчаянным напряжением всех сил». 810 дней великой обороны закончились примеркой Брестского мира - подписанием перемирия в деревне Солы 5 декабря 1917 года и братанием в окопах под руководством солдата-большевика Щукина.
– До Минска - сто двадцать километров. Перерезать дорогу - и все, конец войны, - объясняет Лигута.
Владимир Николаевич здесь родился и жил, здесь и служил. Сначала в ракетных войсках, потом в учебном пограничном отряде на границе с Литвой. Много ходил по лесам и видел все это - доты, воронки, черепа - в самом неприбранном виде. И, выйдя в запас и став учителем в школе-интернате, Лигута наконец-то занялся тем, о чем давно мечтал, - изысканиями и разысканиями. Бесконечные солдатские захоронения - чуть заметные холмики: что с ними делать, как это - не обращать внимания? А вещественные доказательства, хрустящие под ногами, - отбрасывать, что ли?
«Першая сусветная вайна» в Западной Белоруссии - не предание, не национальный миф, а недавнее, почти вчерашнее переживание.
– Интересная вещь выясняется: эта война в памяти очень крепко держится. Поедем в деревню - вам и сейчас расскажут: да, все слышали, как в Сморгони кричали «ура», вон там рвались снаряды, сюда привозили солдат русских, исколотых штыками. Или вот - до сих пор не любят казаков. Почему? К девкам приставали - ну ладно, а то ведь нагайками гнали на станцию. Хотя как не погнать, в ту войну отселяли людей из зоны боевых действий, и все сто двадцать километров до Минска - сплошь прифронтовая зона, обозы, тыловые части, склады, аэродромы. А что такое белорусскому крестьянину все бросить, три часа на сборы? Оставляли только немногих женщин - стирать белье, подавать…
Мотивация Лигуты - прежде всего мотивация военного.
– Это была война в чистом виде, без примесей. Без партизанщины, без предательств. Без оставленного войсками населения. В сорок первом по-иному было. Вот знаете, к примеру, почему разрушены воинские кладбища, кресты деревянные - они же не просто сгнили? В сорок первом, когда случилось безвластие, Красная Армия отступала, а немцы еще не пришли, - люди стали запасаться лесом, при властях ведь дерево не возьми. Лучший лес был, конечно, вокруг кладбищ, и тащили его волоком - все посшибали, нет крестов. А после Первой мировой, когда беженцы сюда вернулись, разбирали на жилье русские блиндажи. Великолепный лес - и бревна в восемь накатов! Один старик мне говорил - видел шестнадцать накатов даже! Вот одна землянка штаба - разобрали, хватило на дом и сарай.
Лигота обнаружил: архивы Первой мировой войны находятся в идеальном состоянии, бумагам Великой Отечественной такое и не снилось. Подробнейшие, тщательнейшие, точные. Казалось бы, в доиндустриальной-то стране, где телефон, телеграф и автомобильное шоссе проходили по разряду суперпрогресса, какая сохранность документации? Но бюрократическое дело было на высоте, которая мало доступна нашим «высоким технологиям». Каждое кладбище у лесного лазарета сфотографировано с самолета, каждое захоронение подписано и переписано, каждый солдат поименно внесен. Почти любая находка может быть идентифицирована. К примеру, недавно специальный поисковый батальон Министерства обороны Белоруси (добровольческие поисковые отряды в Белоруси не имеют права заниматься раскопками) нашел 500 костей и единственный Георгиевский крест; послали в московский архив запрос по номеру креста - если определят, можно смотреть списки всех похороненных. Так, например, была найдена могила экипажа единственного разбившегося «Ильи Муромца». Лигута, списавшись с посольством, узнал, что командир Гаибов - национальный герой Азербайджана, ему еще при советской власти собирались ставить памятник как первому авиатору. «А он - у нас лежит!» Это гордое, азартно-мальчишеское «у нас!» многое объясняет.