Русские герои. Святослав Храбрый и Евпатий Коловрат. «Иду на вы!» (сборник)
Шрифт:
– Мангус! – сказала железная харя, добавила что-то и глухо, но жизнерадостно рассмеялась…
– Мангус! Отлично, отлично! – воскликнул темник Бурундай и радостно засмеялся. – Кузнеца мне! Немедля! Самые крепкие цепи! И найдите еще кого-нибудь из урусутов живьем. Это будет подарок, отличный подарок для Джихангира и…
Он улыбнулся особенно тепло.
– …Для моего Непобедимого наставника!
Глава 5
Сеча у Игнач Креста
Гнались
Чурыня очнулся от солнца. Он сжал веки, но солнце проникало сквозь них, сквозь тонкую красную пленку, которой они стали. Там, за пленкой, колыхались тени – и таяли в море кипящей белизны. Он никогда не думал, что белизна может быть такой беспощадной, такой болезненной, словно раскаленное добела железо в руках палача – железо величиной с небо. Белизна обжигала не только глаза – всё тело полыхало, он чувствовал, как вспухает пузырями и лопается его кожа…
– В этой стране каждый день чувствуешь себя пьяным, – проворчал Туратемир, оглядываясь на страшного пленника. – Мне мерещится, что птицы подглядывают за нами, а деревья перешептываются за спиной. Я боюсь, что они вытащат корни из земли и набросятся на нас. Ни с какой, самой обильной выпивки, меня еще не посещали такие страхи!
Мерген, проследив взгляд попутчика, покачал головой:
– Надо бы накрыть мангуса получше, а то солнце спалит его начисто.
– С чего это?! Велено, чтобы все смотрели, какого мангуса изловил темник Бурундай, а если его прикрыть, то как узнают, что это – мангус?
– А если не прикрыть, то как узнают, что это не просто какой-то обгорелый урусут, подобранный на пожарище? – возразил Мерген.
– Ну это-то просто, клянусь рогами Эрлига! Где ты видел, чтобы человек так обгорел – и был жив?
Мерген оглянулся на пленника и передернул плечами – «Сээр!!». Борода, усы, волосы свисали вместе с лоскутьями отставшей кожи. Мутные струи сукровицы стекали на грудь, пропитывали рубаху, нос ввалился, задрав растянувшиеся ноздри едва ли не прямо вперед, из углов плотно закрытых глаз стекали две почти черные струйки…
Хорс Дажьбог обрушивал на него всю свою огненную мощь. Всю ненависть к Нави и ее обитателям.
Гори, навий выползень. Гори. Стань пеплом, нежить.
Ты не понимаешь, Тресветлый! Мне нужно было стать таким, понимаешь, нужно! Это – единственное оружие против них…
Великий Хорс не слышал. Бог, знавший только один, ясный и неизменный путь – от восхода к закату, Он не понимал и не принимал ночных путей, кривых троп, засад, оборотничества, черной ворожбы. Нежить должна быть сожжена. Это – неизменно, как череда рассвета, полудня и заката.
Что ж, нежить должна быть сожжена, Тресветлый… только одно, всего лишь одно – я не просто нежить,
Я даже навь во мне не позволю Тебе убить, Тресветлый. Извини, но она – действительно мое единственное оружие. А я не могу выпустить оружие из рук сейчас, когда они на нашей земле и битва еще не кончена. Не могу позволить себе умереть. Извини, Тресветлый. Делай свое дело – жги. А я – я сделаю свое. Буду гореть, но сделаю… И даже Ты не встанешь у меня на пути…
Раскаленная белизна растопила всё. Всё, кроме него. Было очень больно, очень хотелось раствориться в этой белизне, позволить ей расплавить и себя, отдохнуть… но было нельзя. У него было дело. Он не помнил, какое, но это было неважно, он обязательно вспомнит, потом. Главное – оно было. А значит, должен быть и он… хотя очень хочется не быть…
Песню пропой мне, волк-одинец,
Зеленоглазый мой брат…
– Смотри! Он говорит что-то! Может, просит пить? – взволновался Мерген.
– Да будь я проклят, если подойду к нему с водой или иным питьем! – Туратемир коснулся щепотью лба, жирного подбородка и не менее жирной груди, укрытой кожаным куяком.
– Заклинания! – заорал коротышка Тас-Таракай. – Мангус говорит заклинания! Заткните ему пасть, живее, а то из земли полезут мёртвые урусуты и сожрут нас!
– Это не заклинания, – проговорил сотник Искандер Неврюй, подъезжая к саням. – И он ничего не просит. Он… он поет!
Сотня Неврюя сопровождала сани с пленными. По другим дорогам к стану Джихангира ехало еще двое саней, и каждые сопровождало по сотне конников. На тех санях лежали тела погибших урусутов и поднятых мангусом мертвецов. Те сани должны запутать урусутских мангусов, если они колдовством станут искать своего сотоварища.
Роман очнулся далеко за полдень. С трудом приоткрыл отекшие веки. От удара булавой по шелому в голове до сих пор позванивало. Перед лицом маячили какие-то пятна, и лишь когда он как следует проморгался, они слились в бледное лицо Игамаса.
– Здорово, белоглазый… – проговорил он негромко – во рту было сухо и гадко, как с самого лютого похмелья. – Вот уж выпала нам с тобою недоля… А старшой где, Чурыня?
– Вот, – мягко выговорил Игамас, утирая свои и впрямь ставшие еще светлее прежнего серые глаза рукавом кожуха и кивая вверх.
Роман перевалился на спину, точней сказать, на стянутые за спиною руки, и несколько долгих мгновений молчал, глядя на растянутое на деревянном косом кресте черное тело, больше всего похожее на обгоревшую куклу Масленицы. Сукровица продолжала сочиться с личины из угольно-черных пластин скупыми маслянистыми каплями.
Обретя дар речи, Роман начал браниться самой злой бранью, какую только знал.
– Они что ж, в костре жгли его? – выдохшись, проговорил он, кипя от злости.