Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

Литтауэр Владимир

Когда мы вошли в Восточную Пруссию, то первым городом на нашем пути был Мирунскен. В городе была фабрика по производству сыра, и в скором времени почти с каждого седла свисали гроздья сыров. В кавалерии были привычны к самым разным ароматам, но никогда ни до, ни после этого мы не издавали подобных запахов. Для наших солдат наступили «золотые времена». На протяжении двух, может, трех недель они ели самую изысканную пишу: немецкие сосиски, ветчину, свинину, цыплят и гусей. Сидорович не одобрял столь высокий уровень жизни; он предсказывал, что очень скоро наступит день, когда мы все дорого заплатим за все эти кулинарные изыски.

На левом фланге 4-го пехотного корпуса находился пехотный полк под командованием полковника Комарова.

Он был старым другом нашей семьи и, зная, что из нашего полка к нему должны прислать офицера связи, попросил, чтобы прислали меня. Он несколько запоздал со своей просьбой: к нему уже выехал корнет Жуковский. Это был первый случай в цепи удач, которые сопутствовали мне на протяжении всей войны, а затем и во время революции. Через день полк Комарова принял участие в сражении, в котором понес жестокие потери. Сам Комаров был убит, а Жуковский ранен; на его месте мог оказаться я.

Спустя три дня меня послали в качестве офицера связи в пехотную дивизию того же пехотного корпуса, принимавшего участие в тяжелых боях у города Гумбинен [36] .

За два часа до моего появления наша пехота полностью разгромила немецкую пехотную дивизию. Когда я прибыл в дивизию, немцы уже отступили. По полю боя ходили санитары, подбирая раненых, и русских и немцев. Поле боя было усеяно мертвыми и ранеными. Мне рассказали, что русские наступали под ураганным огнем противника, все ближе и ближе подходя к немцам, и, наконец, подойдя чуть ли не вплотную друг к другу, обе стороны поднялись, сомкнули ряды и бросились в атаку под музыку с развевающимися флагами. Большая, кровавая битва, в которую были вовлечены несколько дивизий с обеих сторон.

36

Гумбинен – с 1946 г. город Гусев Калининградской области.

Зачастую из памяти выпадают значительные события, но остаются какие-то отдельные сцены, незначительные детали, незнакомые люди. Так и мне почему-то запомнился раненый немец, лежавший на носилках с сигарой в зубах. Я понимал, что это дешевые немецкие сигары, но они свидетельствовали о таком уровне жизни, о котором не имели понятия в русской армии. Еще одна картина запечатлелась в моей памяти. Мертвый русский солдат, большой, белобрысый; он погиб перед последней атакой. По всей видимости, он был храбрым солдатом, поскольку пуля сразила его в тот момент, когда он намного опередил своих товарищей по роте. Судя по большой куче гильз, он отстреливался до последнего. С тех пор я видел тысячи мертвых и раненых, но в памяти ярким воспоминанием остался именно этот русский солдат.

После поражения при Гумбинене немцы начали отступать таким образом, чтобы оторваться от 1-й русской армии, поскольку в это время с юга в Восточную Пруссию входила 2-я русская армия; немцы боялись попасть в клещи. Но 1-я армия все равно не могла преследовать отступающего противника; возникли проблемы с доставкой ресурсов. Стоило русской пехоте остановиться на несколько дней, как немцы тут же перебросили войска на юг Восточной Пруссии, где в течение недели разгромили 2-ю русскую армию. Это сражение вошло в историю Первой мировой войны как битва при Танненберге.

Наша дивизия проводила разведывательные операции на шестидесятикилометровом фронте. Разведывательные группы из двенадцати солдат под командованием офицеров или из шести солдат под командованием унтер-офицеров обычно уходили часов на сорок восемь, то есть на двое бессонных суток. Часто, отдохнув не более суток в полку, корнет опять уходил на разведку. Эти разведывательные группы, а иногда эскадроны удалялись от полка более чем на тридцать километров. В это время полк тоже не стоял на месте и совсем не обязательно двигался по заранее обговоренному маршруту. В свою очередь, разведчики не двигались по прямой.

Если они попадали под обстрел, то, пытаясь уйти от наступающего врага, начинали кружить по лесу, заметая следы, словно зайцы, преследуемые сворой охотничьих собак. Даже при наличии карты им зачастую приходилось тратить какое-то время, чтобы сориентироваться на местности. За исключением унтер-офицера и парочки толковых разведчиков, все остальные были простыми солдатами, которых можно было использовать только в качестве связных.

Получив какое-то количество информации, командир разведывательной группы отправлял связного в полк. Как правило, солдат был неграмотный, и ему было бессмысленно показывать на карте, где находится группа, а где в данный момент может быть полк. Ему просто говорили:

– Доставь сообщение командиру полка.

На конверте командир группы проставлял время ухода. Удивительное дело: очень часто связные скакали напрямик и быстро оборачивались в обе стороны. Как они это делали? Каким инстинктом руководствовались эти деревенские парни, скакавшие по чужой территории?

Серьезной проблемой в разведывательных операциях являлась забота о раненых. В полку был один санитарный фургон, который, естественно, двигался вместе с полком. Один врач обслуживал весь полк. В каждом эскадроне был медбрат, который, как правило, оставался с эскадроном. У разведывательных групп были только комплекты для оказания первой медицинской помощи. Но даже если удавалось оказать помощь, то оставалась проблема, как доставить раненого в полк. Обычно раненого привязывали к седлу и кто-нибудь из гусаров доставлял его в полк. В этих случаях приходилось только уповать на удачу.

Проще решался вопрос с ранеными лошадьми, по крайней мере в первые дни вторжения в Восточную Пруссию. Наша кавалерия быстро продвигалась в глубь страны, и на пастбищах еще паслись немецкие лошади. Мы оставляли легкораненых или захромавших лошадей и седлали немецких. Зачастую, если это была верховая лошадь, обмен оказывался очень выгодным.

Находясь на немецкой территории всего несколько дней, мы как-то проехали племенную ферму. Смеркалось, и вскоре мы решили остановиться на ночлег. Гротен, вспомнив о породистых лошадях, которых мы увидели на ферме, приказал мне взять своих солдат и вернуться на ферму, чтобы отобрать несколько животных. С тридцатью солдатами мне бы не составило труда пригнать тридцать – сорок лошадей. Прискакав на ферму, мы отобрали лошадей. Солдаты окружили табун и, с помощью тупых концов пик направляя лошадей и не давая им убежать, двинулись в полк. К тому моменту почти стемнело. Неожиданно справа на холме появились силуэты немецких кавалеристов. Было довольно темно, но мы сразу поняли, что это немцы, по той простой причине, что не увидели за спиной винтовок (немцы крепили их на седлах) и разглядели форму пик (на немецких пиках были шарики, препятствующие глубокому проникновению пики в тело жертвы); шарики выделялись на фоне неба. Это была немецкая разведывательная группа из десяти – пятнадцати человек. Сомневаюсь, что в темноте они могли разглядеть, сколько нас было на самом деле; они вполне могли решить, что человек семьдесят.

– Немцы! – закричали мои солдаты. – В атаку!

– Ура! – крикнул я раньше, чем придумал, что делать дальше.

Мое «ура!» скорее напоминала «ату!», и мы кинулись в атаку, но немцы мгновенно скрылись. Нам ничего не оставалось, как остановиться: не могли же мы преследовать их в темноте. Все длилось не более пары минут, но за это время половина отобранных нами лошадей разбежалась. Я чувствовал себя полным дураком, когда привел Гротену всего пятнадцать лошадей, ни словом не обмолвившись о том, куда делись еще как минимум пятнадцать. Одну из лошадей Гротен отдал мне. Как было принято говорить в русской армии, эта лошадь была подарком «от благодарного населения». Хороших кровей, гнедая четырехлетка, с отвратительным нравом. Мой денщик Куровский ненавидел ее всеми фибрами души.