Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
Шрифт:
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
Виленкин тут же обратился к ординарцу Говорова:
– В чем дело? Вы украсили священным символом революции лошадь. Получается, что завтра мы вздумаете украсить свинью?
С Норы сняли так раздражавшие Говорова красные ленты. Подъезжая к траншеям, Говоров приказал снять все не относящееся к форме. Все красные ленты исчезли как по мановению волшебной палочки.
Революционное движение в России возникло в середине XIX века. Крестьяне, на протяжении веков находившиеся в рабстве, неоднократно поднимали бунты. Революция 1905 года была первым предупредительным сигналом. Государство пошло на определенные уступки, к примеру учредив Думу. Дважды неугодную Думу распускали и выбирали новую. Поначалу война сплотила народ на защиту страны, но война длилась слишком долго и была чересчур кровавой.
Февральская революция 1917 года ожидалась,
Жуков, Петрякевич и Снежков покинули полк в Режице. Они перешли в резерв, а затем получили новые назначения. Многие считали, что при новом режиме будет проще служить в новом окружении. Во время террора, начавшегося после Октябрьской революции, Петрякевича казнили. Снежкова арестовали и по дороге в тюрьму пристрелили. Решив, что он умер, охранники оставили его на улице небольшого городка. Однако его не убили, а тяжело ранили. Сердобольные люди подобрали Снежкова и вернули к жизни. Сейчас он живет в Марселе, год назад я заезжал к нему, и мы вместе пообедали. Рот находился в отпуске, когда мы были в Режице, и уже не вернулся в полк. Никто из нас не знает о его дальнейшей судьбе. Я сменил Петрякевича на должности командира 1-го эскадрона и уже в новой должности вернулся в траншеи, с которыми познакомился еще командиром подразделения связи.
Глава 15
КОНЕЦ ПОЛКА
В армии, как и во всей стране, росли беспорядки, вызванные революцией. Полк сумских гусар оказался среди относительно небольшого количества полков, в которых соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Тем не менее летом 1917 года полк начал медленно разваливаться.
В мае мы находились в резерве. Вскоре в полк прибыл новый командир, полковник Неелов, умный, тактичный, культурный человек. Перед ним стояла сложная проблема: сохранить полк среди царящего в армии хаоса. На совещании Неелова с командирами эскадронов обсуждался вопрос, что надо сделать, чтобы заставить солдат почувствовать, что они являются цветом армии и имеют мало общего с пехотой. Первым шагом в этом направлении было получение красных чакчир, которые мы оставили в Москве в начале войны. Это был очень верный ход. Солдаты поняли, что они по-прежнему гусары и отличаются от серой солдатской массы. Красные чакчиры, очевидно, обладали особой притягательностью. Даже наш ветеринар попросил разрешение носить красные чакчиры. Теперь, после революции, уже не имело значения, что он не гусар, и ему были выданы вожделенные чакчиры.
Временное правительство хотело продолжать войну. Для этого было необходимо восстановить дисциплину в армии и поднять боевой дух солдат. С этой целью на фронт приехали блестящие молодые люди, чтобы обратиться к солдатам от имени правительства. Один из таких молодых людей приехал в наш полк. Его яркая получасовая речь вызвала такой энтузиазм, что наши гусары не только согласились продолжать войну, но и решили отдать все свои серебряные военные награды в военный фонд. Тут же были выбраны два младших унтер-офицера и ефрейтор, которые должны были поехать в Санкт-Петербург и передать серебряные награды председателю Временного правительства. Они должны были выехать этим же вечером.
За завтраком офицеры обсудили поездку наших солдат в столицу и пришли к выводу, что они могут поставить себя в глупое положение, если поедут одни. Наши деревенские парни не были знакомы с жизнью большого города и, несмотря
– У моего отца большая квартира. Вы могли бы остановиться у нас.
Они с радостью согласились. Теперь я мог быть спокоен; они находились под моим присмотром.
На следующий день мы пошли в Мариинский дворец, резиденцию Временного правительства, чтобы договориться о встрече с председателем правительства. В огромном зале дворца мы увидели сотни делегатов, приехавших с фронта. Перед ними выступали лидеры различных политических партий. Мы решили посмотреть, что здесь происходит. В аккуратной форме и красных чакчирах мы выделялись на фоне неопрятной толпы; солдаты выглядели так, словно только что вылезли из траншей. Сумские унтер-офицеры, глядя на это безобразие, неодобрительно оглядывались вокруг, и вскоре мы стали ловить на себе косые взгляды. Мои солдаты постепенно начали проявлять недовольство. Мы выслушали пару выступлений, в которых многое показалось непонятным, что, естественно, добавило раздражения. Тут на трибуне появился Троцкий. Он был прекрасным оратором, но и его выступление не внесло ясности. Раздражение нарастало. Унтер-офицер моего эскадрона Шейнога сидел справа от меня у прохода. Внезапно он встал и, прервав Троцкого, громко выкрикнул:
– Долой еврея!
Поднялся невообразимый шум.
– Расстрелять их!
– Повесить!
Толпа пришла в неистовство. Троцкого уже не было на трибуне. Теперь на трибуну один за одним поднимались солдаты, предлагавшие различные способы расправиться с нами. В тот момент я был абсолютно уверен, что пришел мой смертный час. Тут, непонятно откуда, вдруг прозвучало слово «извинение».
– Попроси прощения, – шепнул я Шейноге.
– Не буду, – решительно отказался он. – Теперь у нас свобода слова.
Теперь уже вся толпа требовала извинения.
– Он должен извиниться!
– Мы заставим его извиниться!
Я опять принялся упрашивать Шейногу, но он категорически отказывался извиняться. Тогда я сказал:
– Я пока еще ваш командир эскадрона, и я приказываю извиниться.
Шейнога встал, вышел в проход и нехотя сказал:
– Ладно, извиняюсь.
Инцидент был улажен. Выступления продолжились.
Во время революции солдат из подразделения связи Красихин стал одной из важных фигур в полковом солдатском совете. Однажды, проходя по деревне, я увидел Красихина, который направлялся ко мне. Мне тут же вспомнилась старая история, и я подумал, что мне грозят серьезные неприятности. Эта история произошла год назад, когда мы находились в Арглане. Красихин обратился ко мне с необычной просьбой: ему хотелось на пару дней съездить в город, находившийся в тылу. Я дал согласие, но не присутствовал при его отъезде. Зато я наблюдал за его возвращением. Одетый как провинциальный лавочник, пьяный Красихин сидел в санях, запряженных тройкой лошадей; сани и лошади принадлежали нашему подразделению связи. Роль возницы исполнял один из гусар. За одну только гражданскую одежду его можно было отдать под трибунал, не говоря уже об использовании в личных целях, без разрешения принадлежавших армии саней и лошадей. Мне, конечно, не хотелось ломать ему жизнь. Я схватил Красихина за шкирку, вытащил из санок и избил. На следующий день мы встретились как ни в чем не бывало и больше никогда не вспоминали об этом случае. Но сейчас, увидев идущего навстречу Красихина, я решил, что прошлое возвращается. Подойдя ко мне, Красихин, к моему несказанному удовольствию, сказал:
– Теперь, когда я могу говорить с вами на равных, мне бы хотелось поблагодарить за то, что вы избили меня, а не отдали под трибунал. Я понял, каким был дураком, и даже тогда отнесся к порке как к отеческому внушению.
Официально в русской армии были отменены телесные наказания, но неофициально многие офицеры и унтер-офицеры занимались рукоприкладством. В моем полку время от времени унтер-офицеры и даже ефрейторы, включая Красихина, били солдат (которые не могли ответить тем же). Этим грешили и некоторые офицеры. В нескольких случаях мне пришлось использовать кулаки, когда нарушение было слишком серьезным. Но я уверен, что все нарушители с благодарностью помнили о том, что я никогда не выставлял их перед законом.