Русские и русскость
Шрифт:
Общины были фактически независимы от иностранных государств. Например, московское государство взаимодействовало с казаками через Посольский приказ, как и с иностранными державами. При этом, например, вольные донские казаки почитали московского царя как высшую власть. Но эта власть понималась в сакральном, духовно-символическом плане. Какое-либо реальное вмешательство царя в жизнь казаков пресекалось. Во многом казачьи отношения с сюзереном соответствовали древнерусским «полисным» традициям. (Само существование вольного казачества — одно из важнейших доказательств верности теории Фроянова — Дворниченко.)
Казачество стало воплощённой в жизнь консервативной утопией, осуществлением мечты восточных славян о свободной жизни в свободной
Но утопия не может длиться долго. К концу XVII — началу XVIII века многое изменилось: исчезло прежнее равенство, в казачьей среде резко выделилась элита («старшина») и нищие низы («голытьба», «голота»), последние действительно происходили в основном из крепостных крестьян, и их казачий статус можно было оспорить. Отношение между ними становились всё более конфликтными. Жизнеспособность казачьих «республик», держащихся на солидарности, оказалась под угрозой. Одновременно многократно возросла сила Российского государства, становящегося абсолютной монархией. Оно не могло больше терпеть неподконтрольные себе общности, своим существованием пропагандирующие старорусские вольности. В течение XVIII столетия была уничтожена Запорожская Сечь, подчинён Дон.
Но российская государственность имперского периода стояла перед многими проблемами. Она была стеснена в силах и средствах, Причём перед ней стояли масштабные задачи. Мозаичное сословное общество допускало существование весьма разных социальных укладов. Оно нуждалось в неприхотливых, дешево обходящихся казне воинах, особенно на плохо освоенных окраинах.
Таким образом, казачество было подчинено, но сохранено. Казаки получили официальный статус полу-привилегированного военно-служилого сословия, отчасти такой, который имели дворяне в допетровской Руси. Казачьи войска из «независимых республик» превратились в особые военно-административные территории империи.
Государство не просто подчинило казачество. Оно во многом вывело его из первого системного кризиса, как организационного, так и духовного. Государственные установления, ценности верной службы императору во многом заменили саморегулирование и идеалы вольной общины. Длительное и целенаправленное участие государства сформировало новый облик казачьих войск.
Особенно это касалось казаков, переселённых на новые территории, таких, например, как черноморцы и линейцы, — будущих кубанцев. Казаки, особенно черноморцы, после переселения на Кубань находились в весьма плачевном состоянии. (Бывших запорожцев с самого начала из них было всего лишь чуть больше 30 процентов). Они были очень бедны и не являлись по-настоящему мужественными и умелыми воинами.
И государство кропотливо и целеустремлённо работало с ними: улучшало военную организацию и обучение, стремилось полюбовно разрешить земельные споры элиты и рядовых казаков. И к середине XIX столетия казаки на Кубани стали экономически достаточно состоятельными и весьма боеспособными, так же как и другие казачьи войска.
Но сохранилось низовое (станичное) казачье самоуправление. Казаки не стали целиком и полностью «государственными» людьми, сохранив свою древнерусскую специфику. Казаков отличало особенно чёткое понимание различия своих и чужих, причём к своим было принято относиться с подчёркнутым дружелюбием. Например, в казачьих военных учебных заведениях пресекался так называемый «цук» — прообраз дедовщины. Он считался постыдным и «неказачьим». Зачастую достаточно тёплыми и человечными были отношения в казачьих частях, формировавшихся из земляков. Казаки в большей степени отличались подчёркнуто человечным, а не государственно-наплевательским отношением к своим. Даже в имперских казачьих войсках XIX века люди, не желавшие жить в общеимперском пространстве, могли найти себе убежище. Казачьи коллективы выживания отличались прочностью и сплочённостью.
В среде казаков сохранялись и некоторые древнерусские обряды, например «постриги» на Дону. Годовалого мальчика сажали на коня и постригали
У вольных казаков не было особой казачьей этничности. Они считали себя русскими или украинцами. Об этом напрямую говорят такие памятники казачьей мысли, как донская «Повесть об азовском сидении». И в имперский период особая этничность не была развита в «новых» казачьих войсках, таких как Уссурийское, Семиреченское. Также она не была развита и в Сибири. Там местное самосознание объединяло всех сибиряков, независимо от принадлежности к «войсковому сословию».
В других войсках, таких как Донское и Кубанское, собственная этничность постепенно сложилась: как в среде элиты, так и в среде рядовых казаков появились такие представления, как «Я русский по языку и по вере православной, а не по природе», «Я русской, а не москаль».
Но и донцы, и кубанцы не стали самостоятельными народами. Они остались субэтносами русских. (Слишком многие казаки не отделяли и не отделяют себя от русского народа, к тому же казачья этничность очень сильно зависела от подпорки сословных прав.) Это относится и к кубанским черноморцам, первоначально бывшим украинцами. Их быстрой добровольной русификации способствовали относительно хорошо развитая, в отличие от Украины, система школьного образования и массовая военная служба.
Таким образом, исторически казачество не было чем-то отличным от русских. Просто казаки сохраняли многое из того, что забыли и утратили другие русские.
В конце XIX — начале XX века казачество вступило в очередной системный кризис, на этот раз вместе с империей. Традиционный уклад жизни менялся на капиталистический. Вновь резко активизировалось социальное расслоение в казачьей среде. Одни (меньшинство) стали стремительно богатеть, другие (и гораздо больший процент) — беднеть. Размывался средний слой казачества. Казачий образ жизни тяготил уже весьма многих казаков. Земля и привилегии не покрывали расходов на службу, которых казаки несли самостоятельно, например на содержание строевого коня. Да и с хозяйством без мужских рук было тяжело справляться и пр. Падал престиж казачьего состояния.
Постепенно земли стало не хватать. В казачьих областях появилась масса выходцев из других мест — иногородних. Они не имели равных с казаками прав, в особенности на землю. Но их влияние постоянно росло. Они привносили в казачьи регионы революционные настроения. Для казаков же была характерна политическая пассивность и конформизм. Большинство из них были за сохранение старины.
При этом казачьи устои общинных, семейных и других видов традиционных отношений стремительно размывались: падала нравственность, росло пьянство, учащались внутриказачьи конфликты.
Наступала эпоха общества модерна. А модерн абсолютно безжалостен к архаичным особенностям местных укладов жизни. Он жёстко устанавливает единые стандарты образа жизни. Сохранение островков Древней Руси более не представлялось возможным. Расказачивание было практически неизбежным. Это понимали очень многие образованные казаки.
Часть из них хотела спасти особую казачью идентичность путём провозглашения особых казачьих народов, которые должны были получить широкую автономию в будущем русском федеративном государстве, или даже полную независимость. (Это было особенно характерно для Дона и Кубани.) Наказы рядовых казаков периода революции и Гражданской войны показывают, что казаки хотели отказаться от обременительных обязанностей, таких как служба за собственный счёт), но при этом сохранить особые права — преимущества перед иногородними во владении землёй, автономию войска. При этом о своей национальной принадлежности масса казаков не задумывалась. «Самостийнические» настроения захватили только часть элиты. Другая её часть ощущала себя очень даже русскими, но при этом и казаками. Эта ситуация сохранялась и в эмиграции: например, самостийники во главе с Г. Билым враждовали с «официальным» атаманом В. Г. Науменко. Похожая ситуация наблюдается и сейчас.